Алексей Ворсоба более 40 лет играет на аккордеоне. Он выступал не только на главных сценах Центрально-Восточный Европы , но и в Швейцарии, Португалии и Иране. В 2017 году диск его группы Port Mone был признан лучшим альбомом Беларуси за последние десять лет. Сегодня Ворсоба — один из самых известных белорусских музыкантов. Он живет в Польше , сотрудничает с варшавским Музыкальным университетом имени Фридерика Шопена и пишет книгу о свободной импровизации.
Польша. «Здесь я могу делать то , что должен»
Евгений Приходько: Вы сотрудничали со многими музыкантами Беларуси и Украины. А с кем вам удалось поработать в Польше?
Алексей Ворсоба: Самое важное для меня — это сотрудничество с профессором Кшиштофом Книттелем. Именно у него я учился импровизации и композиции , и тогда вернулся к себе как к музыканту. В музыкальных школах учат не музыке, а просто повторению, по большому счету это можно сравнить со спортивной пирамидой, когда ты винтик в огромной машине и никого не волнует, что ты думаешь. Профессор Книттель же перевернул мое понимание профессионального образования и вернул меня к тому, с чего я начинал, — любви к музыке. Но это произошло только в 2017 году, а вообще с Польшей я связан намного дольше. Изначально появился проект миниатюр, который был основан на текстах Сократа Яновича. Также мой белорусский коллектив Port Mone Trio работал с польским продюсером Михалом Яцашеком. В это же время я сотрудничал с коллективом Karbido, а в 2011 году в Польше мы записывали композиции с украинским коллективом ДахаБраха. Здесь же я реализовал проект Сicha woda , импровизированное трио с Петром Домбровским и Вероникой Лось, а также еще один важный для меня проект — Łemkowyna. Мы играем лемковские песни , но в такой сумасшедшей и современной аранжировке.
Алексей Ворсоба. Фото: Александра Кононченко / Новая ПольшаЕП: Можно сказать , что Польша стала вашей музыкальной родиной?
АВ: Абсолютно. Еще с детства одним из моих любимых композиторов был Шопен , огромная величина для всей музыкальной культуры. Сейчас я об этом не так активно говорю, но это факт. У Польши богатейшая культура, и то, как она ценит, бережет и пропагандирует эту культуру, — наука для остальных. В Беларуси такого в принципе нет.
ЕП: С чего начинать слушать польскую музыку?
АВ: Рекомендую начать знакомство с польской музыкой с фигуры Сабольча Эстеньи. Это венгр , который давным-давно живет и работает в Польше. Даже не знаю, какой эпитет к нему подобрать — импровизатор, первая величина, невероятно талантливый и светлый человек, который не обращает внимания на какие-то формальные вещи. Исключительно глаза в глаза, сердце в сердце — и ничего личного.
ЕП: Вы знакомы?
АВ: Да , мне посчастливилось играть с ним. Он мне даже комплимент сделал, и для меня это было очень важно.
ЕП: Чем отличается сотрудничество с польскими и белорусскими музыкантами?
АВ: Здесь все устроено по-другому и делается на высоком уровне. Мы в Минске на энтузиазме сворачивали горы и делали все абы как , потому что особо не было возможностей. В Польше же просто договариваешься, получаешь прекрасную студию и работаешь с лучшими людьми. Негосударственные инициативы здесь получают такую же или даже бóльшую поддержку, чем государственные, ведь они основаны на чем-то живом и настоящем. А в Беларуси финансируются только прогосударственные инициативы, отсутствует шоу-бизнес, там невозможно продвигать культурные проекты и проговаривать важные вещи на большую аудиторию.
ЕП: Шоу-бизнес отсутствует , потому что белорусская музыкальная индустрия поглощена российским рынком?
АВ: Поп-культура безусловно существует в рамках российского рынка , есть какой-то маленький процент белорусских исполнителей, но это не та поп-музыка, которая нравится, — это ужасные песни совершенно уродского формата «как я люблю нашу милую Беларусь». Поэтому для меня очень важно очистить это культурное пространство и показать наши живые человеческие качества, не быть политически ангажированным. Именно такие мысли и привели меня к свободной импровизации.
ЕП: Как научиться импровизировать?
АВ: Нужно просто доверять себе. Импровизация — это своего рода психологический трюк. Надо изменить мышление , позволить себе оторваться от стереотипов, понять, что многое — это ставшие догмой практики европейской культуры.
ЕП: Перед выходом на сцену у вас не возникает мысль «о , черт, а что я сыграю»?
АВ: Нет , потому что я знаю, что человеку нужен просто контакт, нужен отклик на его присутствие. Как будто ты сидишь один в темной пещере и внезапно кто-то появляется рядом — этого уже достаточно. Все начинается с контакта, а дальше — как пойдет. Свободная импровизация очень похожа на межчеловеческие отношения, когда ты разговариваешь искренне, без ужимок и масок.
ЕП: Однажды вы даже импровизировали , играя с варшавского балкона. Расскажите об этом!
АВ: Это был Фестиваль Зомбковской улицы. Получилось красиво. Когда кто-то играет на аккордеоне с балкона , люди думают: ммм, как романтично! Это не было мое первое подобное выступление. Что-то похожее мы устраивали с друзьями в Минске, но сейчас там такое практически невозможно. Даже игра с балкона без символики и какого-либо политического подтекста будет расценена как нелегальный митинг.
Алексей Ворсоба. Фото: Александра Кононченко / Новая ПольшаЕП: Чем отличается выступление на балконе от выступления на сцене?
АВ: Отличается более естественной ситуацией , ведь концерт — это всегда специально подготовленное событие, а балкон — спонтанный акт, который важен в первую очередь для того, кто играет.
ЕП: Это не единственное ваше необычное выступление. Я слышал , что был концерт в минском психдиспансере.
АВ: Да , туда меня пригласили друзья-волонтеры. Я сразу согласился, ведь давно хотел что-то такое попробовать. Я играл и был поражен. Часто, когда музыканты выступают перед публикой, нужно время, чтобы музыкой ввести слушателей в определенное состояние, а тут это произошло мгновенно. Это подобно тому, как говорят незрячие, — их язык абсолютно твердый, все по существу, прямо в лоб, иногда даже становится неловко. Тут тоже самое: доступ к психической взаимосвязи просто мгновенный. Это совершенно удивительно.
ЕП: Как реагировали пациенты?
АВ: Кто-то танцевал , кто-то просто бегал по сцене. Когда смотришь на зрителя с этого ракурса, то уже видишь не пациента с какой-то болезнью, а в первую очередь человека, который что-то воспринимает.
ЕП: Музыка способна излечить?
АВ: Она точно может облегчить состояние. Излечить , мне кажется, может обучение музыке.
ЕП: Вы планируете оставаться в Польше?
АВ: Да , конечно. То, чем я занимаюсь, в Польше популярно. Только в одной Варшаве есть несколько импровизационных оркестров, есть среда, где я могу работать и развиваться. Я сам, можно сказать, собрал оркестр, семь человек. У нас уже запланированы выступления. С другой стороны, я понимаю, что возвращаться мне некуда. Я уже перевез семью, моя дочь закончила здесь третий класс, она свободно говорит по-польски, побеждает на олимпиадах. Здесь можно реализоваться и не похоронить свои возможности, а их использовать на благо всех нас. Здесь я могу делать то, что должен.
Алексей Ворсоба. Фото: Александра Кононченко / Новая ПольшаБеларусь. Политика и культура
ЕП: Что сейчас происходит в Беларуси?
АВ: Там запущен механизм выздоровления , и это происходит, как говорят белорусы, во всю мощь. Отсылка к известному видео «раскаяния» оппозиционера Сергея Миронова, которое показало белорусское МВД: он заявил, что в СИЗО собирается бросить курить и «бегать по утрам по полчаса, причем не так трусцой, а серьезно гонять во всю мощь». На первый взгляд , это просто веселое и ничего не означающее словосочетание, но оно очень здорово выражает смысл всего происходящего. Часть общества подавлена посттравматическим синдромом, другие уже справились с этой болезнью — слепотой по отношению к проблемам другого человека.
ЕП: Вы участвовали в протестах?
АВ: Нет , я переехал в Польшу в феврале 2020 года, получив стипендию министра культуры.
ЕП: За эти полтора года вы были в Беларуси?
АВ: Нет , единственное, что мне удалось сделать, — собирать деньги для протестующих на своих концертах. Многие фестивали в Польше организовывают секции для белорусских артистов, и все мы выступаем именно с целью сбора денег. Сейчас я не могу вернуться в Беларусь.
Алексей Ворсоба. Фото: Александра Кононченко / Новая ПольшаЕП: Часто можно услышать — культура вне политики. Согласны ли вы с этим утверждением?
АВ: Нет , нет и еще раз нет. Это глубокое заблуждение, и более того, оно кажется мне преступным. Люди, которые так говорят, либо лукавят, либо действительно недостаточно образованны. Второй вариант, мне кажется, более распространенный.
ЕП: Способны ли вы понять белорусских деятелей культуры , которые так говорят или не выражают никакую поддержку протесту?
АВ: Да , способен, и, более того, есть примеры, оправдывающие их, хотя это и безумно низко: истории о крайней бедности. С другой стороны — в жизни бывают ситуации, когда нет выбора, когда просто нет другого варианта и поступаешь так, а не иначе. Я хочу верить в то, что не все подонки.
ЕП: Как революция влияет на музыкальную индустрию и наоборот?
АВ: Ситуация в Беларуси усугублена тем , что даже не политическое высказывание трактуется как высказывание «против». Почему? Да потому что оно свободное, не по директиве исполненное. Песней невозможно победить, искусство этого не умеет делать, но оно позволяет сердцу быть на светлой стороне. Мы все разные, и первая задача тоталитаризма — избавиться от этого разнообразия. В этом смысле любое живое проявление индивидуализма, невзирая на смысл, невзирая на форму, невзирая на качество исполнения — это очень-очень важно. Искусство — это шанс, чтобы мы выжили.
Евгений Приходько и Алексей Ворсоба. Фото: Александра Кононченко / Новая ПольшаВойна. Адреналин и тяжелые ассоциации
ЕП: В 2016 году вы вместе с Сергеем Жаданом провели серию концертов на линии фронта , а еще раньше, в первой половине марта 2014-го — в Крыму. Что вам больше всего запомнилось?
АВ: В Крыму меня удивили огромные билборды с надписью «Россия или фашизм». С самого утра по Симферополю ездили зеленые военные машины , которые по громкой связи вещали: «Все на референдум!» Это было ужасно. Когда мы были на вокзале, людям с киевской пропиской рвали паспорта. Поскольку мы были из Беларуси, то проскочили. Когда мы проезжали через один из блокпостов, какое-то пьяное хамло ворвалось к нам с вопросом: «Бандерлоги есть?» Под Алчевском мы пересеклись с так называемыми сепаратистами. Они нам говорили, как они «просто хотят разобраться, что происходит, ведь в Киеве устроили Майдан, а они просто хотят понять...» Через несколько дней там поменяли флаг. Во время репетиции к нам пришла какая-то свадьба этих «ополченцев», и один из них начал с молотком ходить по залу и что-то агрессивно требовать.
ЕП: А как реагировали украинские военные на ваши концерты?
АВ: В Крыму мы долго разговаривали с военными. Они были подавлены , потому что до последнего момента ожидали приказа активно сопротивляться, а он не поступал. Мы играли странную музыку, и это был для них как какой-то терапевтический сеанс. Мы вырывали их из этого состояния. А вокруг части уже были видны вражеские снайперы, оборудованные огневые точки.
ЕП: Вам было страшно?
АВ: Да. Но постоянно был адреналин , который немножко туманил мозг и придавал больше уверенности. В частях в зоне АТО было по-другому — там абсолютно адекватная, собранная, мобилизованная атмосфера. Очень и очень жизнеутверждающая.
Алексей Ворсоба. Фото: Александра Кононченко / Новая ПольшаЕП: С чем у вас ассоциируется война?
АВ: Война вызывает разные ассоциации , потому что триггером может быть что угодно. Один приятель, с которым мы беседовали в зоне АТО, сказал, что для него это запах клубники. Однажды вечером сельчане привезли в их часть много этих ягод и один из солдат их лопал без остановки, а с утра подорвался. Вокруг места взрыва стоял сильный запах клубники.
А когда мы были в Бахмуте , я наблюдал следующую картину — с дискотеки вышли молодые люди, начались какие-то разборки, я ожидал драки, но в итоге все закончилось братанием. Я не понимал, что происходит, а потом мне пояснили, что в городе очень много наркотиков. После этого в голове у меня все начало складываться — я беседую с одним, другим, третьим — и вижу, что каждый из них под веществами. Для меня теперь война ассоциируется с наркотиками.
Родители. Сложности диалога
ЕП: У вас непростая история семьи — ваши родители познакомились в немецком концлагере. Расскажите об этом подробнее. При каких обстоятельствах они туда попали?
АВ: Это был 1944 год. Немцы сгоняли в концлагерь Озаричи Концлагерь Озаричи был создан в марте 1944 года на территории Домановичского района Полесской области (сейчас Калинковичский район Гомельской области) БССР. Там содержалось свыше 50 тысяч человек, убито не менее 20 тысяч. жителей близлежащих деревень. Моим маме и папе было тогда по 6-7 лет , они оказались там вместе со своими родителями. Там и познакомились. Отцу до сих пор снится голод, который он испытывал в те годы.
ЕП: Их родители выжили?
АВ: Концлагерь не пережил дедушка со стороны папы. У нацистов было развлечение — они бросали замерзший хлеб в толпу. Его убило буханкой хлеба.
ЕП: Когда вы впервые узнали , что родители были в концлагере?
АВ: У нас в семье не принято было об этом говорить. Я узнал о концлагере случайно , в позднем подростковом возрасте. В то время историки начинали искать выживших, и когда они обратились к отцу, я впервые об этом услышал. Отнесся к этому несерьезно, не понял, о чем речь.
ЕП: Вы им не задавали лишних вопросов?
АВ: Вообще.
Алексей Ворсоба. Фото: Александра Кононченко / Новая ПольшаЕП: Родители ездили на место бывшего концлагеря?
АВ: Думаю , что да. Я не ездил.
ЕП: Как вы думаете , как повлияло на ваше воспитание то, что родители были в концлагере?
АВ: Очень сильно повлияло , но я не могу сказать, что это стало какой-то прививкой или сформировало мою гуманистическую направленность. Как в семье, так и в стране в целом не проговорены трагические страницы истории. Были же не только нацисты, были еще и сталинские времена, когда убили всю белорусскую интеллигенцию. Не было возможности как-то об этом говорить , интерпретировать, высмеивать или наоборот — делать это трагичным.
ЕП: Ваш папа — военный. Почему он выбрал этот путь?
АВ: Им двигало чувство мести и желание восстановить какую-то справедливость. Почти любой военный — это продукт огромной идеологической машины , которая заменяла все возможные собственные мысли на «правильные». То, что вокруг враги, для папы не подлежит сомнению. Помню, когда мы были в Гаграх, я познакомился с мальчиком из Франции и он подарил мне французские жвачки. Папа их у меня выхватил и выкинул в урну... Сейчас среди врагов для него на первом месте — США.
ЕП: Родители смотрят государственное белорусское телевидение?
АВ: Да , но они еще не стопроцентные зомби.
ЕП: О протестах в Беларуси вы не разговариваете?
АВ: Когда я последний раз говорил с папой на эту тему , мы очень поссорились. Но мама всегда на моей стороне, не знаю почему.
Алексей Ворсоба. Фото: Александра Кононченко / Новая ПольшаЕП: Вы единственный ребенок в семье?
АВ: Нет , у меня есть еще две сестры. Одна вышла замуж за немца и живет в Германии, а вторая осталась в Беларуси.
ЕП: Как папа реагировал на переезд дочери в Германию , на замужество?
АВ: Ему было больно , это было видно, но он ломал себя, ведь это было ради ее счастья. А этот немец, ее муж — сын польских евреев.
ЕП: Папа ездил к ним в гости?
АВ: Да , несколько раз. Ему было очень сложно туда ехать, и после возвращения он всегда был очень недоволен — думаю, у него, как и у многих, было просто разочарование высоким уровнем жизни в Германии.
ЕП: Как родители относятся к вашему творчеству?
АВ: Они не очень понимают его и , мне кажется, даже немножко сожалеют, что я выбрал такую стезю. Хотя радуются, когда я выступаю где-то на радио или меня показывают по телевидению.
