Куба Армата: Твоя жизнь прочно связана с театром, но с некоторых пор тебя все чаще можно увидеть на съемочной площадке. Это для тебя равнозначные вещи, или все-таки твой дом — театр?
Бартош Беленя: Театр — мой дом в полном смысле слова. Там я фактически провожу все свое время, а на съемки с удовольствием захожу в гости. И потом, это разные вещи, их вообще трудно сравнивать. Я пытаюсь совмещать, но в какой-то момент вдруг оказывается, что время, увы, не безгранично. В году 365 дней, в сутках 24 часа, а отдыхать ведь тоже когда-то надо. К тому же не сказал бы, что меня прямо-таки завалили предложениями сниматься.
КА: А ведь ты в свое время одновременно прошел по конкурсу и в Высшую театральную школу в Кракове, и в Лодзинскую киношколу. Пришлось, наверное, монетку кидать, чтобы выбрать?
ББ: Так и было, хотя, когда я подкинул монетку, уже знал, что хочу, чтобы выпало.
КА: Следя за твоей карьерой в кино, я думаю, что для тебя еще не пришло время привередничать при рассмотрении предложений, отказываться от сценариев. И все-таки — чего ты в них ищешь?
ББ: Сценарии чаще всего становятся лишь началом истории. Я ищу того, что меня увлечет: захватит воображение или окажется настолько безумным, что я почувствую желание в это броситься, насладиться, исследовать. Такое часто бывало с маленькими эпизодическими ролями, которые я играл ради чистого удовольствия перевоплотиться в этого персонажа.
КА: Что же увлекло тебя в «Теле Христовом»?
ББ: Пространство для развития образа, неочевидность героя. Я подумал, что чем-то он мне очень подходит. Хотя не надо забывать, что это режиссер меня выбрал. Я не в том положении, когда приходит множество конкретных предложений. Я пришел на обычный кастинг, мне дали три сцены; сказали только, что это фильм, который снимает Ян Комаса по какому-то сценарию. Я должен был посидеть в очереди, что-то продемонстрировать, чтобы мной вообще кто-то заинтересовался. Это немного меняет перспективу вопроса о том, что меня заинтересовало в сценарии.
Изначально я знал только то, что это история человека, который выдает себя за священника в маленьком городке, имея вдобавок криминальное прошлое. И это было любопытно. Я подумал: «Круто, посмотрим! Интересно, как это написано». А потом мы сами засели за сценарий и стали соображать.
КА: Что ты предпочитаешь: получать от режиссера конкретные четкие инструкции или иметь больше пространства для себя, поле для импровизации?
ББ: Это зависит от того, с кем работаешь и от момента. Из этой химии между режиссером и актером рождается тот тип работы, который я выбираю при имеющемся материале. Мне очень нравится отказываться от контроля — думаю, что это еще и позволяет мне действовать как актеру. Если я чувствую, что могу и хочу доверять, то даю вести себя до такой степени, что даже не смотрю отснятый материал в процессе работы.
С другой стороны, есть и такие художники, с которыми мне очень нравится работать, опираясь на конфликт — конструктивный конфликт. Это необходимое условие: я стараюсь избегать споров, если чувствую, что они приводят только к недоразумениям и расхождению представлений о персонаже. Точно так же и в театре. Мы гости в чьем-то мире, который создаем вместе и часто на равных правах. Но все-таки остаемся гостями.
КА: А какой из этих вариантов — Ян Комаса и «Тело Христово»?
ББ: С Янеком мне работалось очень творчески и конструктивно. Должен сказать — и я за это невероятно благодарен, — что он суперувлеченный, сосредоточенный человек. Чувствовалось, что для него важна эта работа и что он полностью ей отдается. Он оставил мне ровно столько пространства, сколько нужно, чтобы я действительно мог говорить то, что думаю и чувствую.
КА: Для актера это важно?
ББ: Очень важно. Конечно, нам пришлось пойти на какие-то компромиссы с учетом времени, бюджета, идей, требований сценария и много чего еще. Я не могу сказать, что образ Даниэля вышел абсолютно таким, каким я хотел, но думаю, что в нем немало и от меня.
КА: Встреча, обмен мнениями или опытом с другим человеком — всегда компромисс. В этом состоит профессия актера?
ББ: Думаю, что ключевое слово тут «встреча». В такой творческой работе, как создание фильма или театрального спектакля, мы все должны ладить друг с другом. Это не произведение, созданное одним-единственным человеком, а персонажи — не вымышленные образы, действующие на бумаге. Сценаристу, наверное, очень больно отдавать свое детище, а потом смотреть, как другие люди его пережевывают и выплевывают, причем так, что иногда и не узнать. Бывает множество уморительных ситуаций, когда актеры сидят, читают сценарий и говорят: «Нет, это бессмыслица, что он вообще несет?» И здесь такие моменты тоже были.
КА: Похоже, что в театре ты не большой фанат застольных репетиций, читок. Предпочитаешь сразу переходить к действиям.
ББ: Не фанат, потому что — сколько ж можно этим заниматься! В конечном итоге все равно наши обговоренные идеи разбиваются, как корабль о риф, о реальность и сценографию. Сидим, болтаем, изобретаем, но в конце концов надо выйти на сцену, потому что только там все становится ясно. Оказывается, что реальность подчиняется немного иным законам, чем наше воображение. Я люблю выходить с текстом в пространство, чтобы видеть, где что. Вот если б нам давали такую возможность в работе над фильмом — предоставляли бы место, чтобы попробовать, прикинуть заранее… Но, к сожалению, чаще всего так не получается. С новым местом знакомишься, только когда приезжаешь на съемочную площадку. И внезапно оказывается, что ничего не удастся сделать так, как изначально планировали.
Бартош Беленя. Фото: Радослав Навроцкий / Forum
КА: Эти ситуации, с одной стороны, стрессовые, но, наверное, еще и невероятно креативные.
ББ: Ты должен быть максимально открыт к тому, что к тебе приходит в данный момент. Быть здесь и сейчас, потому что ничего другого не остается. Вообще любопытно, что часто первые дубли — самые подлинные. Словно потом что-то уже изнашивается, делается вторичным. Даже если следующий дубль — точный, интересный, все равно в первом есть нечто лучшее, более аутентичное. Наверное, это то состояние тела, в котором оно самым естественным образом реагирует на реальность: смотрит, наблюдает, улавливает импульсы, держится настороже. Когда мы сейчас разговариваем, наше тело реагирует подсознательно. Если бы мы говорили об одном и том же в шестой раз, то тела все больше и больше застывали бы в неизменных формах.
КА: Я спрашивал тебя в начале, что ты ищешь в сценарии, и думаю, что именно сейчас ты ответил. Я имею в виду эксперимент и отсутствие страха перед возможным провалом.
ББ: Было бы просто чудесно, если б мы в польском кино решались на такое чаще. Но очень многое зависит от кассовых сборов, в конце концов, фильмы требуют большего бюджета, чем театральные постановки. Финансовый провал фильма негативно скажется на бизнесе. Я вижу, что в Польше нет недостатка в креативных людях. Неплохо было бы, если б продюсеры иногда все-таки были готовы пойти на риск, причем по полной программе. Сегодня же чаще всего бывает так: эксперимент — это супер, конечно, но только такой, который все захотят посмотреть. А между тем, авангард о кассовых сборах не заботится.
КА: Тебе трудно бывает выходить из роли?
ББ: Нет, хотя с Даниэлем как раз были проблемы, потому что я стал таким... немножечко понтовым. Главным образом из-за того, что прибавил сколько-то кило и слегка накачался в тренажерке. Таким крутым стал, что круче не бывает. Впрочем, все это долго не продлилось, я заболел и за две недели потерял форму. Реальность быстренько вернула меня на землю и сказала: «Ну что, Бартек, классно качаешься, просто супер, только оно тебе надо?».
КА: До 2017 года ты жил в Кракове. Как ты вспоминаешь время, проведенное там?
ББ: Потрясающе, это город моей мечты. У меня еще раньше было определенное представление о том, как там буду жить и учиться. В школьные годы я бывал в Кракове только проездом. Мы прошлись по Вавелю и отправились в Аушвиц — вот и все мои воспоминания о Кракове. Поэтому я опирался исключительно на воображение. И, как ни странно, все сбылось.
КА: Многие говорят, что это довольно герметичный, замкнутый город.
ББ: Так оно и есть. И в то же время это город, где время течет по-разному, и люди по-разному относятся к реальности. Вот только не знаю, насколько это хорошо. А сильней всего меня удивило, что Краков такой маленький. Даже не то что маленький, но очень компактный. В любое место можно добраться за четверть часа пешком или за пару минут на велосипеде. Интересно, что никто ни с кем заранее не договаривается о встрече. Все и так знают, что рано или поздно где-нибудь да столкнутся. В этом очень много плюсов, а минусов я особо и не заметил. Разве что спрятаться трудно, но ведь можно просто не выходить из дому. В Варшаве такого нет: тут все далеко и ни у кого вообще не остается свободного времени.
КА: Для тебя Краков — это еще и опыт работы в Старом театре. Тебе было больно из-за того, как там все изменилось после назначения нового директора?[1]
ББ: Мне было очень жаль, но я понял: после того, что произошло, ничто уже не будет, как прежде. Чувствовал, что могу погрязнуть в сантиментах, а этого мне не хотелось. Хотелось развиваться дальше.
КА: Сегодня политизация искусства — будь то театр, кино или музеи — явление очень тревожное и все более распространенное.
ББ: Таких ситуаций ужасно много. Эту тему даже обсуждать сложно, не знаю, есть ли тут вообще какие-то контраргументы. Многие места разваливаются прямо у нас на глазах, их убивают. Такое невозможно не заметить, в конце концов, я и сам это пережил. Политика — часть реальности, которая нас окружает, поэтому не соприкасаться с ней вообще — очень трудно, но в Старом театре никто намеренно не пытался кого-то индоктринировать. Тут дело, скорее, в работе воображения. Для меня это — подрыв всего, что там было.
Мы, молодые, встречались там с замечательными, признанными актерами и чувствовали абсолютное принятие. Все были равны, наши идеи ценились, нашими перспективами интересовались. И вдруг, решением сверху, это остановилось — на мой взгляд, без малейшей причины. Эта взрывная волна дошла до нас из Вроцлава. Впрочем, надеюсь, кризисные моменты станут стимулом для творчества, и из этого расцветет что-то прекрасное — каждый пожар удобряет почву. Но жалко того, что мы создали.
КА: И те ценности, о которых ты говоришь, ты нашел в Варшаве?
ББ: Да, таким местом для меня стал Новый Театр Кшиштофа Варликовского. Я хотел в нем работать, потому что он очень прогрессивный, там пытаются экспериментировать и, главное, не боятся возможных провалов. Я тоже такое очень люблю. Руководство театра — люди, которые видят, всматриваются, наблюдают, интересуются, дискутируют, задают вопросы. Это то, что мне нравится в общении с ними и постоянно развивает. Они доверяют молодым, готовы нас позвать к себе и спросить: «А вы что об этом думаете?» — и я им за это благодарен.
Перевод Елены Барзовой и Гаянэ Мурадян
Благодарим Lounge Magazyn за возможность публикации
