Мир, но не дружба

Close

В межвоенный период между отдельными европейскими странами было заключено несколько двусторонних пактов о ненападении. При этом почти все они (кроме одного) соответствовали своему названию: это были соглашения, которые способствовали стабилизации международных отношений и отдаляли призрак войны.

В 1932 году Польша подписала Пакт о ненападении с Советским Союзом. Аналогичный договор, получивший название Декларация о неприменении силы, Польша заключила с Германией 26 января 1934 года. Ни к одному из этих соглашений, в отличие от пакта Молотова-Риббентропа от 23 августа 1939 года, не прилагались секретные протоколы.

Историческая пропаганда путинской России давно преподносит польско-германский договор о ненападении 1934 года как сговор Пилсудского с Гитлером, сопоставимый с пактом, заключенным 23 августа 1939 года в Кремле. Это сравнение просто абсурдно.

Подписав декларацию о ненападении с Германией, Польша продемонстрировала, что заинтересована в стабилизации своих западных границ. Кроме того, это было выражением желания улучшить отношения с обеими державами: сначала, в 1932 году, — с СССР (отношения между Польшей и СССР никогда еще не были такими хорошими, как после подписания пакта о ненападении), а затем, в 1934 году, — с рейхом. Договор от 26 января 1934 года стал началом разрядки напряженности на оси Варшава–Берлин.

Пакт Риббентропа–Молотова, напротив, позволил Гитлеру развязать Вторую мировую войну и разделил Восточную Европу между двумя хищническими державами, став исходной точкой нападения СССР на Польшу и Финляндию, а также привел к потере независимости Литвы, Латвии и Эстонии, и ультиматуму Румынии по поводу Бессарабии и Северной Буковины.

Польско-германский договор 1934 года стал для мирового общественного мнения столь же крупной неожиданностью. Такой же неожиданностью было и известие о том, что гитлеровский министр летит 22 августа 1939 года в Москву, чтобы подписать в Кремле пакт о ненападении с коммунистической державой, много лет служившей объектом нападок геббельсовской пропаганды. На этом, однако, сходство заканчивается.

Какими мотивами руководствовался в 1933 году Гитлер, догадаться нетрудно. Из чисто тактических соображений он играл роль миролюбивого политика, требующего лишь соблюдения прав Германии, с которой в навязанном в 1919 году «унизительном» Версальском договоре «несправедливо обошлись» страны-победительницы. Нормализуя отношения с Польшей, Гитлер пробовал продемонстрировать миру, что даже в столь крайне болезненном для рейха вопросе он стремится найти мирное решение. Тем самым он хотел выиграть время, столь необходимое для укрепления режима, а в дальнейшем — для перевооружения немецких вооруженных сил.

Вскоре, однако, Гитлер пришел к выводу, что договор о ненападении с Польшей может стать преамбулой к тому, чтобы заполучить Польшу в качестве союзника в планирующейся войне с СССР. Но когда в начале 1935 года в Варшаве Герман Геринг предложил Юзефу Пилсудскому военное сотрудничество против Советского Союза, польский маршал даже говорить об этом не захотел. Как записал сам Геринг, Пилсудский сказал: «...у Польши тысяча километров границы с Россией и мы хотим мира». Многократно выдвигавшиеся в последующие годы германские предложения (в том числе, участия в антикоминтерновском пакте) также либо тихо игнорировались, либо встречали открытый отказ.

В циркуляре, разосланном 9 ноября 1937 года в польские диппредставительства, министр иностранных дел Юзеф Бек подчеркивал, что Польша не может присоединиться к антикоминтерновскому пакту «...по причине своего специфического положения, а именно соседства с СССР, а также принципиального неприятия блоков». Три дня спустя в сообщении близкого к правительству Польского политического агентства были повторены эти слова и добавлено, что «необходимость поддержания политики равновесия между двумя соседними странами не позволяет Польше присоединиться» к антикоминтерновскому пакту.

Этот отказ привел в конечном итоге к тому, что в 1939 года Гитлер решил начать свою долгожданную — и уже анонсированную в Mein Kampf — войну с нападения на Польшу.

Конечно, в контексте нападок путинской пропаганды нас больше интересуют мотивы, которыми руководствовался в 1933 года Пилсудский, принимая решение подписать договор о ненападении с Германией. Международное положение Польши в начале тридцатых годов было чрезвычайно сложным. Основой польской стратегии безопасности был союз с Францией, заключенный в 1921 году. Но Париж изначально относился к своему польскому союзнику как к вассалу.

В 1925 году, т.е. еще до прихода Гитлера к власти в Германии, Франция на Локарнской конференции согласилась на то, что Германия гарантирует только свои западные границы и отказывается от аналогичных гарантий в отношении восточных. Это стало для Варшавы ударом, тем более что одновременно формулировки нового союзного договора Польши с Францией стали более слабыми и расплывчатыми. «Каждый приличный поляк плюется, когда слышит это слово», — как позднее высказался о Локарно Пилсудский с присущей ему прямотой. Более того, ревизионистская внешняя пропаганда Веймарской республики и рассуждения о том, что польско-германская граница была установлена в ущерб интересам германской стороны, находила во Франции все больший отклик. После 1925 года франко-германские отношения процветали, и в то же самое время экономическая война, которую Веймарская республика вела против Польши, год от года усиливалась.

Через несколько недель после прихода Гитлера к власти (30 января 1933 года) случился острый кризис в отношениях между Варшавой и немецкими властями независимого Гданьска, которые пытались ограничить польские полномочия в Вольном Городе. Под давлением Варшавы гданьские власти отказались от своих намерений. В это же время (март 1933 года) Муссолини выдвинул проект «Пакта четырех»: совместного правления (директории) великих держав — Франции, Великобритании, Германии и Италии — которые могли бы «предложить» другим государствам пересмотр тех международных соглашений, дальнейшее соблюдение которых «несло бы угрозу миру в Европе». Для Варшавы это был сигнал тревоги: ведь самой спорной границей в Европе была польско-германская, и именно она могла стать объектом интересов такого блока держав.

Очень скоро начались интенсивные переговоры по проекту Муссолини, и интерес к нему Франции стал для Варшавы очередным доказательством того, что Париж пренебрегает жизненными интересами своего польского союзника. И хотя подписанный в июле «Пакт Четырех» был утвержден не в столь ультимативной форме, как предполагалось в проекте (существенную роль здесь сыграли решительные дипломатические действия Польши), тем не менее, позиция Франции в этом вопросе снова подтвердила польские опасения.

В ситуации, когда на поддержку французского союзника рассчитывать особо не приходилось, польская сторона с радостью приняла мирные заверения канцлера Гитлера, прозвучавшие в беседе с послом Польской Республики в начале мая 1933 года. Когда же Германия в октябре вышла из Лиги Наций, Польша предложила рейху заключить договор о ненападении, и 26 января следующего года этот документ был подписан.

Пилсудский не верил, что перемены в отношениях с Берлином будут носить постоянный характер: «Комендант считает, что добрые отношения между Польшей и Германией могут продлиться еще четыре года… однако за большее количество лет... не ручается», записал слова Пилсудского участник совещания в марте 1934 года. Впрочем, на тот момент вопрос пересмотра польских западных границ был снят с международной повестки дня, нападки немецкой прессы на Польшу прекратились, а польско-немецкая экономическая война закончилась.

С приезда министра Геббельса в июне 1934 года началась серия визитов высокопоставленных гитлеровских чиновников в Польшу, а польских — в Германию. И хотя Бек в феврале 1934 года съездил также и в Москву, польско-советские отношения вскоре начали охладевать. Особенно они ухудшились после того, как Польша не выразила согласия на реализацию проекта т.н. Восточного пакта, который предусматривал помощь Польше со стороны СССР в случае нападения Германии: Варшава боялась советской помощи не меньше, чем германского нападения.

А если учитывать еще и политику Франции и Великобритании, которая приняла совсем прогерманский характер, то нормализация отношений с Берлином была для Польши проблемой первостепенной важности: «Хорошо бы мы выглядели… если б не имели сейчас польско-германской декларации о ненападении. Ведь в лондонских переговорах нас продали бы за 2 фунта и 13 шиллингов», — сказал своим сотрудникам министр Бек в феврале 1935 года, после очередного франко-британского обсуждения политики в отношении Гитлера. А чуть раньше Бек заявил премьеру Франции, что «политика Варшавы никогда не может быть зависима ни от Москвы, ни от Берлина».

Между тем, уже в 1934 году в западной прессе начали появляться слухи, что Польша связана с Германией тайным соглашением. В феврале 1934 года об этом написал симпатизирующий СССР британский New Statesman, а несколько месяцев спустя — подозреваемый в контактах с советским посольством еженедельник The Week. Как сказала польскому дипломату влиятельная во Франции просоветская журналистка Женевьева Табуи, в некоторых парижских кругах тайное польско-германское соглашение считается свершившимся фактом. По ее мнению, новая война на континенте «начнется с совместного польско-германского нападения на Советы». Слухи о том, что польско-германскому соглашению о ненападении сопутствовало секретное приложение, направленное против СССР, циркулировало в прессе разных стран. Именно эти журналистские «утки» уже более десяти лет приводятся в современных российских СМИ как якобы неоспоримое доказательство того, что польско-германский договор о ненападении от 26 января 1934 года имел такой же агрессивный характер, как и пакт Молотова-Риббентропа от 23 августа 1939 года.

Честный исследователь польской внешней политики тридцатых годов ни в коей мере не считает своей задачей оправдание таковой; особенно сомнительна для него позиция Польши во время чехословацкого кризиса 1938 года. Восхваление этой политики и оправдание ее любой ценой — позиция, противоречащая этике историка. Но выискивание в польско-германском договоре о ненападении 1934 года чего-то большего, чем то, что в нем содержалось, — это проявление либо невежества, либо злой воли.

Перевод Елены Барзовой и Гаянэ Мурадян

Close