У него ярко-голубые глаза. И такие жалобные , будто у голодной собаки, которая просит есть. Черты лица приятные, немного искаженные болью. Легкая щетина. Он лежит на больничной койке, по шею укрывшись шерстяным пледом, подложив руки под голову. Достойный жалости или жалкий? Кивком головы он разрешает себя фотографировать, говорить не хочет. «Щелк!» — моя жена Христя делает снимок.
Военнопленный в лагере. Фото: Христина БурдымЕсли бы я увидел это фото без контекста , то мог бы даже посочувствовать. Но не здесь и не сейчас. Он — российский солдат, который пришел на украинскую землю, чтобы убить меня. Ладно, может быть, и не лично меня, но все же. До этого он мог быть в Буче , Изюме или Мариуполе и стрелять в затылок гражданским. Сейчас этот человек точно не представляет опасности: он — военнопленный. Один из многих тысяч попавших в плен в эту войну.
Мы с ним находимся в лазарете лагеря для военнопленных неподалеку от западной границы Украины. Вскоре врач просит посетителей покинуть палату. Женевская конвенция , которую я успел выучить наизусть, предусматривает бесплатное предоставление пленным медицинской помощи.
*
Держащая в плену держава обязана бесплатно обеспечить содержание военнопленных и также врачебную помощь , которую потребует состояние их здоровья.
Женевская конвенция об обращении с военнопленными , статья 15
Раньше , до 24 февраля 2022 года, этот лагерь был обычной колонией для украинских заключенных, но его назначение быстро изменилось: он стал временным домом для тысяч российских солдат. Большая прямоугольная территория, огороженная стеной со сторожевыми башнями, и несколько невзрачных сооружений посередине.
Я приехал сюда как представитель Координационного штаба по вопросам обращения с военнопленными. Это украинская межведомственная структура , которая занимается обменом пленными и помощью их семьям. В лагерь мы привезли журналистов (преимущественно иностранных), чтобы показать, в каких условиях Украина содержит россиян. Заместитель начальника лагеря Роман ведет группу по территории — как гид туристов на экскурсии.
— Вот там , — указывает он , — вы видите здание с казармами , где пленные живут. А прямо впереди — наша церковь.
— Какой конфессии? — уточняю я.
— Украинская грекокатолическая , — отвечает Роман.
— И россияне туда ходят? К униатам?
— Не все , но большинство ходит.
*
Военнопленным будет предоставлена полная свобода для выполнения обрядов их религии , включая посещение богослужений.
Женевская конвенция об обращении с военнопленными , статья 34
Возле церкви , которая на самом деле лишь часовня, лежит небольшая куча песка. Из-за угла здания появляются пленные в синих робах, грузят песок на тачки и везут его куда-то вглубь лагеря.
— Они так похожи на людей , — внезапно произносит один из украинских журналистов.
Военнопленные на территории лагеря. Фото: Христина БурдымМы идем по дорожке дальше. На стене — портреты украинских гетманов времен казачества.
Территория лагеря. Фото: Христина Бурдым— Это , — улыбается Роман , — чтобы пленные могли немного выучить украинскую историю. Чтобы знали , что украинцы и русские — не один народ.
Нам открывают калитку , и мы оказываемся на спортплощадке. Турники, брусья, волейбольная и футбольная площадки со скамейками вокруг.
*
Относясь с уважением к личным склонностям каждого военнопленного , держащая в плену держава будет поощрять интеллектуальную, просветительскую и спортивную активность военнопленных, а также активность по организации развлечений.
Женевская конвенция об обращении с военнопленными , статья 38
Футбольная площадка на территории лагеря. Фото: Христина БурдымВ футбол никто сейчас не играет , и Роман ведет нас дальше, чтобы показать казармы, где пленные спят. Это просторные комнаты с двумя рядами аккуратно застеленных кроватей. Чисто, запах приятный, окна большие — без решеток.
Казарма в лагере. Фото: Христина Бурдым
Комната отдыха в лагере. Фото: Христина БурдымМне сразу вспоминаются рассказы украинцев , вернувшихся из российского плена.
Не было вообще ничего — ни телевизора , ни газет, ни радио, ни, тем более, телефонов. Некоторые даже не знали, день сейчас или ночь. И который час, никто не знал, потому что часы были запрещены.
Связи не было , даже на часы был наложен запрет. Живешь почти впотьмах, только лампочка горит круглые сутки: что час ночи, что час дня — без разницы. Когда приносят еду и воду, понимаешь, что это, условно говоря, утро. Во всех остальных случаях живешь вне времени.
Рассказы украинских военных однотипны: пленных держат преимущественно в подвалах без права выйти на улицу. Проверить это невозможно. В места содержания пленных Россия не допускает ни Красный Крест , ни журналистов. Зато лагерь для российских военнопленных в Украине всегда открыт для всех. Представители Международного комитета Красного Креста и различные группы журналистов бывают здесь чуть ли не каждую неделю.
*
Между кроватями стоят тумбочки. На нескольких лежат книги: Библия и еще что-то по истории России.
Комната в лагере. Фото: Христина Бурдым— Где они это взяли? — интересуюсь я.
— В библиотеке , — отвечает Роман.
Мы идем в библиотеку. Видно , что посещают ее редко. Украиноязычные книги покрываются пылью. Ряды литературных журналов завалились на бок, и я их поправляю. В одном из номеров с удивлением нахожу повесть своего друга. Впрочем, посмотреть некогда — Роман объявляет, что пленным пора есть.
*
Основной суточный рацион питания должен быть достаточным по количеству , качеству и разнообразию для того, чтобы поддерживать хорошее состояние здоровья у военнопленных и не допускать потери веса или явлений, связанных с недостатком питания.
Женевская конвенция об обращении с военнопленными , статья 26
Во дворе сотрудники лагеря строят пленных в прямоугольники и заводят в помещения одну группу за другой. Там эти геометрические фигуры превращаются в живую цепь , которая тянется с первого этажа на третий. Около сотни пленных российских солдат. По команде они останавливаются, встают лицом к стене, заложив руки за спину, а журналисты проходят мимо них наверх. Лестница такая узкая, что мы почти касаемся пленных.
Военнопленные на построении. Фото: Христина Бурдым
Военнопленные на обеде. Фото: Христина БурдымСтоловая большая и просторная. После еды пленные хором кричат по-украински: «Дякуємо за обід!» Может , это и есть издевательство над пленными, о котором говорится в одном из отчетов мониторинговой миссии ООН? Но оставим сарказм.
Любопытно попробовать , чем их кормят. Беру себе порцию: слегка водянистый гороховый суп, винегрет, макароны с маленьким кусочком мяса и много хлеба. Хлеб вкусный — его пекут прямо здесь сами пленные. Еду тоже готовят они. Типичная столовка, как будто на каком-нибудь заводе. Можно наесться, иногда даже вкусно.
Обед в лагере. Фото: Христина Бурдым*
Украинские пленные после возвращения весят в среднем на 20–30 килограммов меньше , чем до плена. Случается, что они теряют и по 40–50 килограммов.
Питьевой воды не было , давали только техническую. Есть давали российский сухпаек. Один на троих — делили сами.
*
После обеда пленные могут позвонить близким. По графику. С несколькими операторами и надзирательницей заходим в маленькую комнату с телефоном. Один парень , москвич, впервые с момента взятия в плен звонит домой. Совсем молодой, года двадцать два. На руках и на шее татуировки на английском.
Военнопленный звонит домой. Фото: Христина БурдымСкорее всего , это «чмобик» (сокращенная форма от словосочетания «частично мобилизованный») — так называют российских мобилизованных. Сначала слышны гудки, наконец женский голос спокойно и буднично отвечает: «Алло». Пленный так же буднично говорит: «Привет, мама!» Он спрашивает, как дела, та отвечает, что у папы ковид, но все хорошо, а что у него? «Я в плену», — говорит парень и начинает плакать.
Мне его не жаль — ведь он пришел сюда , чтобы убить меня. Его родные знают, что он живой и могут хотя бы иногда с ним разговаривать. Я вспоминаю своего друга Богдана, в мирное время украинского писателя, а с начала российского вторжения — солдата Вооруженных сил Украины.
24 декабря 2022 года мы с Христей впервые праздновали Рождественский сочельник по григорианскому календарю — как большинство людей в мире. Пригласили друзей , приготовили традиционную кутью и еще 11 блюд. Что ел в тот вечер под Бахмутом мой друг Богдан, я не знаю. Возможно, какие-нибудь волонтеры все-таки передали кутью? Знаю, что после ужина командование отправило его с товарищем на передовую. Уже оттуда он передал по рации, что оба они попали под обстрел, были ранены (Богдан легче, его напарник тяжелее) и нуждаются в помощи. Это был последний раз, когда он выходил на связь.
Помощь не смогла к ним пробиться , а беспилотник обнаружил, что позицию захватили россияне. Ни Богдана, ни его товарища не было видно. До сих пор о судьбе Богдана ничего не известно. Может быть, он погиб. Может, попал в плен. Россия, как правило, не предоставляет украинским пленным возможности общаться с семьями. Таких историй, как та, что случилась с Богданом, — тысячи.
*
Иностранных журналистов интересуют вагнеровцы: плен для них — фактически возвращение в зону комфорта , поскольку, напоминаю, лагерь — это на скорую руку переделанная колония, вероятно, в разы лучше, чем те, к которым они привыкли у себя на родине. При этом среди российских военнопленных кто-то распускает ложные слухи, что украинцев в России якобы содержат лучше.
Заключенные , как правило, физически крепкие, но есть исключения. У мужчины в очках приятный бархатный голос, хорошо поставленная речь, он раздает интервью на английском. Москвич. Там его посадили на десять лет за торговлю наркотиками. Семь с половиной он уже отсидел, а потом подписал контракт на шесть месяцев и отправился на войну против Украины. Условия контракта простые: выжил — получаешь амнистию. Войну он не осуждает, способ «мобилизации» среди заключенных поддерживает как «разумный». Рассуждает о том, что россияне и украинцы, если и не один народ, то очень похожи:
— Мы , — говорит он , имея в виду россиян, — воюем как с зеркальным отражением.
Он уверяет , что сам никого не убивал и вообще ни разу не стрелял. В плен будто бы попал во время своего первого боя. Так здесь говорят все. И что нам остается, кроме как поверить им на слово?
*
С военнопленными следует всегда обращаться гуманно.
Женевская конвенция об обращении с военнопленными , статья 13
Военнопленный в лагере. Фото: Христина БурдымХристя продолжает фотографировать. Каждый раз вежливо спрашивает у пленных россиян разрешения по-русски и только тогда нажимает на кнопку. Эта съемка — часть ее фотопроекта о страхе. Здесь , в стенах лагеря, она сознательно соприкоснулась с ним вплотную. Вот она стоит напротив своего первого российского солдата — крепкого телосложения, в синей робе. Я смотрю, как ей становится физически нехорошо, но она берет себя в руки и снимает первый кадр стареньким полароидом.
Военнопленный в лагере. Фото: Христина БурдымТяжелее всего становится в мастерской , где пленные работают — делают уличную мебель. У многих в руках небольшие ножи, паяльники и другие предметы, которые при желании можно использовать как оружие. На десятерых военнопленных приходится всего двое безоружных с виду надзирателей.
— Поверьте , — успокаивает нас заместитель начальника лагеря , — бояться нечего. Они только и ждут , чтобы их обменяли. И не хотят усложнять себе жизнь.
Мастерская в лагере. Фото: Христина БурдымВозможно , я бы и поверил, если бы не бесчисленные примеры ужасающих российских зверств, — скажем, видео публичной казни освобожденного из украинского плена вагнеровца Евгения Нужина, которое появилось в сети в ноябре 2022 года. В конце видео его «коллеги» из частной военной компании разбивают ему голову кувалдой — за «измену». До этого Нужин, попав в украинский плен, дал одному ютуб-каналу интервью, в котором утверждал, что сдался добровольно, потому что хочет воевать на стороне Украины. Потом его обменяли на украинского пленного, в результате — видео с кувалдой.
Я вспоминаю эту историю недаром , глядя на большие руки российских профессиональных преступников — многим из них после такой публичной казни, наверное, не очень-то хочется возвращаться домой, а украинский лагерь кажется им курортом.
— А вам не хочется , — спрашивает Христя у нашего гида Романа , — сделать им больно?
— Может , и хочется, — усмехается чиновник. — Но правила есть правила. Мы же цивилизованная страна.
*
Первое неписаное правило сотрудников Координационного штаба: не расспрашивать освобожденных про плен. Украинцы , вернувшиеся оттуда, говорят мало и неохотно. Рассказывают о частых пытках. Например, о так называемом «коридоре» — когда надзиратели становятся по обе стороны группы этапируемых украинских пленных и лупят их чем попало.
Показывают нам отрубленные головы наших ребят , насаженные на арматуру. Один из россиян говорит: «Это Эдик, а это — Валера. Они хотели, чтобы все было по Женевским конвенциям. Ты тоже хочешь по конвенциям? Место для третьего есть».
В лексиконе украинцев , которые пережили плен, много жаргона. Например, слово «обнулить» означает убийство пленного.
Мы выезжаем из лагеря в сумерках. Российские пленные смотрят телевизор. Украинское телевидение.
*
Я проработал в штабе несколько месяцев. Самое трудное в этой работе — говорить с родными украинских пленных и пропавших без вести. Один из моих коллег , Тарас, бывший военный, так прокомментировал свой первый рабочий день в Координационном штабе:
— Иногда после боя я собирал куски тел погибших товарищей , — он закуривает. — Думал , что видел всё и стал циником, которого ничем не проймешь. Но оказалось, нет, — тронуло. Эти люди.
Координационный штаб — многоуровневая структура. Группа людей , занимающихся аналитикой, переговорами и обменами, работает отдельно, в секретных местах. Есть также проект «Хочу жить», направленный на то, чтобы россияне добровольно сдавались в плен, — его сотрудники тоже сидят в засекреченном помещении. А есть общественная приемная, где я и работал. Приемная последней надежды.
Каждое утро , еще до открытия офиса, перед дверью очередь — в основном из женщин всех возрастов. Губы плотно сжаты, взгляды растерянные. Матери, жены, сестры, дочери. Некоторые плачут. Многие настроены агрессивно. Месяцами у них нет информации о том, что случилось с их родными. Официально большинство считается пропавшими без вести. Возможно, они погибли, а может быть, находятся в российском плену. Россия молчит. Информацию приходится собирать по крупицам.
Приходят по отдельности и группами. Чаще всего группами , в которые объединяются по разным принципам. Некоторые бывают у нас всего один раз, другие — постоянно. Приходят даже те, кто уже точно знает, что муж погиб, — чтобы поддержать других. Приходят и родственники гражданских — не пленных, а захваченных в качестве заложников по надуманному поводу.
— У нас проблема , — жалуется одна из консультанток штаба. — Не хватает салфеток. Люди постоянно плачут.
Через каждые несколько дней звонит Настя. В 2021 году ее сын окончил военную академию с отличием главнокомандующего ВСУ. В марте 2022-го попал в плен под Киевом. Связи с ним нет. Настя требует , чтобы ее сына как можно скорее обменяли на пленных россиян. Время от времени она угрожает, что придет к приемной и устроит одиночный пикет:
— Вы — человеконенавистническая организация , которая специально не хочет возвращать моего сына, — говорит женщина.
— Но это не мы , а Россия держит вашего сына в плену! — отвечает консультант.
На самом деле все ее понимают. Каждая мама сделает все , чтобы вернуть сына. И каждая думает, что именно ее сына нужно вернуть в первую очередь.
Уже на следующий день Настя звонит , чтобы попросить прощения и поблагодарить за работу. Однако еще через день отчаяние толкает ее на новые угрозы. На этот раз она снова обещает, что приедет с пикетом, а еще позвонит в иностранные СМИ и даст большое интервью. Консультанту с трудом удается убедить ее не делать этого. В вопросах, связанных с пленом, публичность — это зло. Чем больше пишут про узника, тем больше он, условно говоря, «растет в цене».
*
Одна из самых эмоционально тяжелых встреч за время моей работы в штабе — с семьями пленных из полка «Азов». В начале российского полномасштабного вторжения , в марте 2022 года, несколько тысяч азовцев оказались в окружении в Мариуполе. Впоследствии они отступили на территорию Азовстали , где держали оборону до мая. У «Азова» заканчивались боеприпасы, пища и питьевая вода. Наконец, по приказу командования, бойцы сдались в плен россиянам. У России к ним отношение особенно жестокое.
На той встрече с представителем штаба , который занимается переговорами с российской стороной об обмене, были десятки родных азовцев. Они кричали наперебой: рассказывали обо всех известных им пытках, требовали подключить к переговорам об освобождении Папу Римского и президента Турции Эрдогана. Внезапно поднялась одна из присутствующих:
— Я здесь только из солидарности. Моя борьба закончена. Мой муж был среди пленных азовцев в оленовской колонии , когда ее обстреляли россияне. Как вы знаете, были десятки погибших. Шли месяцы, а я ничего не знала. Россия не давала никакой информации, а Украина говорила, что моего мужа нет среди погибших. Это продолжалось до тех пор, пока я сама не оплатила ДНК-экспертизу, и тогда выяснилось… (долгая пауза) что моего мужа больше нет.
На несколько секунд воцаряется тишина. Женщина садится , и все опять начинают хором кричать, требуя вернуть своих родных.
— Вы понимаете , что это не я держу в плену ваших родных и я не могу просто взять и вернуть их? — с отчаянием в голосе спрашивает ведущий. — Не хочет Россия их отпускать! С той стороны было одно-единственное предложение: обменять четырех их летчиков на одного нашего азовца.
— Так что же вы не согласились? — хором кричат женщины.
— Потому что , извините, но это неравноценно, — убеждает он родственников. — Пилот ценится больше всего. Это годы подготовки. В ответ мы предложили обменять этих летчиков на всех пленных украинских женщин.
*
Иногда в штаб приходят освобожденные из плена — поблагодарить. Первым освобожденным , которого я увидел, был человек лет тридцати в спортивном костюме — но даже в другой одежде он напоминал бы спортсмена. Крепко пожал всем руку, каждый раз улыбаясь и представляясь: «Дмитро».
Дмитро принес в штаб два «Киевских» торта — в благодарность за освобождение. Я чувствовал себя самозванцем — уж я-то точно ничего для него не сделал. Дмитро был военным медиком в Мариуполе. Медик он и в гражданской жизни. А еще — футбольный арбитр.
— После реабилитации на серьезные матчи меня пока не ставили , но юношескую премьер-лигу я уже отсудил, — похвастался Дмитро.
Спустя месяц после освобождения он уже почти восстановил вес и лишь едва заметно прихрамывает. Ему повезло.
*
Каждый обмен пленными — это праздник. В конце такого рабочего дня все сотрудники штаба собираются в конференц-зале на совещание. На большом столе — куски пиццы. Кто-нибудь из руководства провозглашает всегда один и тот же немного пафосный , но важный тост: «Вернем каждого!»
В такие мгновения хочется верить , что так и будет. Из плена вернутся и мой друг Богдан, и сын Насти, и сотни других. И все россияне из лагеря тоже вернутся домой, да и вообще все россияне наконец-то уйдут отсюда.
Военнопленный в лагере. Фото: Христина Бурдым*
Еще до начала работы над этим текстом украинский редактор спросил меня: не воспримет ли иностранный читатель написанный украинцем текст , в котором рассказывается об условиях содержания украинских и российских военнопленных, как сознательную или неосознанную манипуляцию? Тогда я не знал, что на это ответить. Не знаю и сейчас. Могу разве что положить левую руку на сердце, а правую — на Библию, Коран, Тору, Веды, Авесту и другие священные писания — и торжественно поклясться, что написал только правду и ничего, кроме правды.
Территория лагеря. Фото: Христина БурдымПеревод с украинского Никиты Кузнецова
В тексте использованы материалы телеграм-канала Координационного штаба по вопросам обращения с военнопленными.
Большинство имен изменено из соображений безопасности.
Текст создан как часть проекта «Украинские авторы для Европы. Европа для украинских авторов» , организованного порталом Rozstaje.art. Проект финансируется Международным вышеградским фондом, миссия которого — продвижение идей устойчивого регионального сотрудничества в Центральной Европе.
