Дыхание

Мариам, 2017

После смерти сестры Сестра Мариам, Наджиба погибла в теракте, ответственность за который взяли на себя талибы. До этого ей угрожали по телефону, требуя оставить государственную службу. я сильно заболела. Было тяжело не только мне, но и матери. Она потеряла одну дочь и боялась, что может потерять и вторую.

Мариам становилось все труднее дышать. Когда она плакала, не могла набрать воздуха. Теряла сознание и приходила в себя уже в больнице. Врач сказал, что скорее всего дело в носовой перегородке. Ее прооперировали, но проблемы с дыханием не прекратились. Врачи прооперировали во второй раз. С тем же успехом.

С Мариам связалась Афганская организация по правам человека и демократии. Пригласили ее в свой офис. Со временем в подвале подготовили душераздирающую выставку — лица жертв терактов и их истории. Это были отчаянные попытки противостоять тому, что жертвы афганского конфликта остаются анонимными.

«В каком-то смысле Афганистан страдает из-за двух катастроф сразу», — гласила надпись на одном из стендов. Первая — сотни тысяч загубленных войной и насилием человеческих жизней. Вторая — стертые из афганской коллективной памяти жертвы.

Многие годы сотрудники Афганской организации по правам человека и демократии встречались с семьями убитых, предлагали им психологическую поддержку, приглашали на совместные сессии и занятия, а также советовали создать ящики памяти, в которые можно складывать предметы и записывать рассказы о погибших близких.

Мариам согласилась рассказать о сестре.

Одно из моих самых радостных воспоминаний, связанных с Наджибой, относится к 2017 году. Мы тогда отправились вместе в Дайкунди на праздник Ид. Ид аль-Фитр, или Ураза-Байрам — праздник разговения, знаменующий окончание поста в месяц РамаданСобралась вся семья. Из Шахристана мы поехали в Нили (столицу провинции) навестить тетю. Отец вел машину, а мы с Наджибой фотографировали. Помню, что в поездке нам было очень весело.

Мариам постепенно училась принимать помощь. Встречала людей, боровшихся с похожими травмами.

Я молюсь и надеюсь, что больше никому — ни одной семье — не придется испытать такую боль. Я хочу, чтобы те, кто нам ее причинили, услышали меня, приехали в этот центр и увидели последствия своих действий. Они должны стыдиться того, что совершили. Я понятия не имею, кто это сделал. Но знаю, что Наджиба никогда никому не причинила вреда.

Она также поехала в Пакистан — на дополнительные консультации с психологом. Прогресс шел очень медленно, но в конце концов она решила, что больше не хочет быть заложницей прошлого. Мариам задала себе вопрос: «Моей сестры больше нет, но зачем мне теперь уничтожать саму себя?»

Ривьера

Ольга, 42-й день полномасштабной войны

Сирены выли, а Ольга, несмотря на опасность, как и в прежние годы копалась в огороде — теперь не в одном, а в двух. На Белорусскую она приезжала, чтобы полить растения, время от времени что-то сажала. У дочери Ольга тоже занялась землей. Посадила картофель «ривьера», который дала ей соседка. Такого у нее еще не было. Бо́льшую часть высадила у Оксаны, а четыре грядки у себя. «Чтобы колорадские жуки наелись…» — подумала.

Огород дочери давно не выглядел таким ухоженным. Ольга посадила еще красный перец и столько репчатого лука, что назвала огород луковым двориком.

Начали зацветать тюльпаны.

Ольга все делала поспешно, но не из страха. Она уже не боялась. Зато дочь приходила в ужас от беззаботности матери. Оксана высматривала ее, ждала на пороге дома, там, где находился люк в погреб. Они спускались туда, когда звуки разрывающихся ракет становились невыносимыми. Люк никогда не закрывали. Но это было иллюзорное укрытие. Ольга знала — тонкое бетонное перекрытие не спасет ни ее, ни дочь, ни внуков. Впрочем, внуки и без того не воспринимали опасность всерьез. Архип вообще игнорировал ночные сирены и не вылезал из кровати. Ольге или Оксане приходилось вытаскивать его, но он все равно тут же убегал из укрытия обратно в кровать под предлогом, что ему нужно в туалет. Случалось, дети дрались под землей или безудержно хохотали, будто не понимая, что происходит над их головами. «Сейчас вас к военным отвезем, вот там и повоюете!» — грозила бабушка, но они не обращали внимания. Иногда их все же удавалось уложить, и тогда к Ольге возвращался страх. Мысль, что с внуками может что-то  случиться, была невыносимой.

***

Она оставалась в Славянске. Ей казалось, что все быстро закончится. Неделя, две, может, три — и как-то договорятся. Ходили разные слухи. Например, о том, что Украина отдаст России Донбасс и все успокоится. Однако вскоре оказалось, что шансов договориться как-то не видно — ни одна из сторон и не думает о диалоге.

Было начало апреля. Особенно беспокойная ночь. Дети крепко спали, а Ольга с Оксаной вслушивались в очередные взрывы. В такие моменты думаешь: нужно бежать в укрытие, но одна мысль о том, что придется вылезать из-под теплого одеяла, кажется хуже, чем смерть.

— Ты не обидишься, если мы уедем? — спросила дочь.
— А чего мне обижаться-то? — ответила мать.
— Поедешь с нами?
— Я останусь. За собакой кто-то должен смотреть, огороды не оставишь.

И все же Ольга поехала. Не могла выдержать плач внучки, которая и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с бабушкой. Поехали в двух машинах. Ольга взяла только немного одежды и тетрадку со списком должников. Она по-прежнему торговала на рынке нижним бельем, и не все с ней рассчитались.

Когда машины тронулись, она продолжала думать об оставленных огородах и непосаженных растениях, сорняках и колорадских жуках. Если б могла, она положила бы грядки в карманы и взяла с собой.

Они ехали куда глаза глядят. Никто их не приглашал и не обещал помочь. Хотя был уже апрель и полномасштабная война шла почти полтора месяца, перед Днепром все еще тянулись длинные пробки. Вместо пяти часов они добирались пятнадцать.

На подъезде к Черновцам появилась информация об обстреле вокзала в Краматорске. Погиб 61 человек, в том числе семеро детей, и 121 был ранен. Сами переселенцы, ждавшие эвакуационного поезда вглубь Украины, и члены семей, провожавших их перед долгой разлукой.

В тот день Ольга поняла, что у них не было выхода. Бежать было необходимо, а ее жизнь среди вишневых деревьев осталась в прошлом.

Сегодня она больше не мечтает о независимом Донбассе. Поняла, что Россия — не значит лучшая жизнь. Единственное, о чем она мечтает, — мир. От одной мысли она заливается слезами. Все, чего она хочет, — вернуться в свой огород и спокойно заняться землей.

Сопротивление

Ашот, третья неделя войны

Центральный рынок замирал в том же темпе, что и весь остальной город. Большинство магазинов и прилавков стояли пустыми. Лишь кое-где лежали мясо, овощи и фрукты. И работала небольшая пекарня, принадлежащая Ашоту. Правда, вполсилы — из четырех работников, включая самого хозяина, остались двое. Они приходили на рынок ранним утром, а заканчивали около полудня, когда распродавали выпечку. Если у клиента не было денег, Ашот отдавал товар бесплатно. Бывало, пекари садились в машину и развозили хлеб по подвалам.

Ашот и его работники были на рынке, когда в Степанакерте раздались первые взрывы. Им негде было укрыться, так что они только присели за прилавок, чтобы спрятаться хоть за чем-то, что давало видимость безопасности. В следующие дни ракеты упали на рынок, но мужчины продолжили работать. Пекарня находилась в небольшой постройке, которая скорее всего разлетелась бы на мелкие кусочки, если бы в нее попал 120-миллимитровый минометный снаряд, а уже во что бы его превратила дальнобойная артиллерия, и думать не стоит.

Ашот не паниковал. Он знал, что такое война — воевал в 1990-х. Верил в судьбу, а ее не обманешь — если на роду написано жить, так оно и будет. Во время этой фазы конфликта трое его сыновей попали на фронт. Если бы Ашот уехал, он чувствовал бы, что их бросил. Поэтому, когда все стихло, он продолжал печь хлеб. И так каждый раз, хотя рынок превращался в руины.

Достать хлеб в Степанакерте становилось все труднее. Поэтому чиновники из мэрии спрашивали Ашота, будет ли он и дальше работать. Он твердо отвечал, что будет. Почему? Потому что хотел дать людям уверенность, что если они рискнут, выйдут из подвала и придут в его пекарню, то не окажутся перед закрытой дверью. Им не придется блуждать по городу в поисках хлеба и подвергать себя опасности, которой можно избежать.

Ашот давал соседям чувство нормальной жизни, пусть и иллюзорное. И еще кое-что более абстрактное: надежду.

Переводчик Полина Козеренко, редактор Ольга Чехова

Отрывок публикуется по изданию: Paweł Pieniążek. Wojna w moim domu. Kiedy konflikt staje się codziennością. — Kraków: Znak Literanova, 2025.

Редакция благодарит издательство Znak Literanova за возможность публикации.