Олена Мищенко: Когда вы решили снимать войну в Украине?
Войцех Гжендзиньский: Впервые я приехал на эту войну в 2016 году, то есть когда интерес прессы к ней уже угасал. Так происходит с любой войной: сначала к ней приковано внимание мировых СМИ, а потом все вокруг забывают о людях, которые живут внутри этой войны. Думаю, наша роль как журналистов заключает в том, чтобы постоянно напоминать миру о том, что проблема существует и никуда не делась. 24 февраля, когда началось полномасштабное российское вторжение, я тут же решил ехать в Украину: собрал минимум вещей и уже в ночь на 25 февраля перешел границу.
ОМ: Какой был маршрут?
ВГ: Уже на границе в Медыке в час ночи я начал фотографировать, документировать то, что происходит. Оттуда поехал в Светлодарск, Марьинку. Побывал в крупных городах на востоке — в Краматорске, Славянске, Днепре, Харькове, Запорожье. Меньше всего, наверное, только неделю я провел в Киеве, был и в Белой Церкви.
ОМ: Тогда вы и сделали фотографию, получившую премию Grand Press Photo за этот год?
ВГ: Да. В Белой Церкви начались бомбежки. Мы с командой The Washington Post были одними из первых журналистов, приехавших туда. Я ходил от одного полуразрушенного здания к другому, фотографировал, чтобы показать не только то, что происходит на улицах, но и то, как люди убираются дома, пакуют вещи. Так я познакомился с Ириной — она впустила меня к себе, позволила снимать. Позже она вошла в гостиную, сняла чехол с фортепиано, подняла крышку, села и начала играть. Сыграла несколько тактов из Шопена на инструменте, совершенно расстроенном из-за взрыва.
ОМ: Как в фильме Романа Поланского «Пианист»…
ВГ: Да, действительно, это одна из первых ассоциаций, которую вызывает эта история и фотография. Для меня этот снимок — про надежду, несгибаемость, веру и борьбу за нормальную жизнь. Более того, он еще и о том, что практически каждая нация выживает, если выдерживает ее культура и ее творцы.
ОМ: На что вы больше всего обращаете внимание, фотографируя войну?
ВГ: Для меня всегда на первом месте люди и их истории. Войну трудно документировать, потому что фотограф не всюду может попасть и не все может фотографировать. Я не жалуюсь — как есть, так есть. Во всяком случае, я стараюсь больше фокусироваться на мирном населении.
ОМ: Что говорят люди: хотят ли они уезжать из своих домов или остаются, потому что верят, что война скоро закончится?
ВГ: Люди не уезжают не потому, что думают, будто война скоро закончится, а потому, что им просто некуда бежать. Они говорят, что не хотят покидать свои дома, боятся ехать в неизвестность, потому что здесь их место на Земле, здесь они живут всю жизнь. Я встречал и совершенно сломленных людей: они оставили свои дома и вдруг оказалось, что никто не помогает им так, как они ожидали. Люди едут в никуда, в полную пустоту — и это очень сложно. А до́ма у них есть крыша над головой. Конечно, они пытаются не думать о том, что может прилететь ракета и мгновенно уничтожить эту крышу.
Война в Украине продолжается восемь лет. Все это время люди на востоке находятся в постоянной опасности, каждый день слышат взрывы. Они уже привыкли к такой жизни. Эти ужасные, ненормальные условия стали обыденностью для мирных жителей, и после 24 февраля для них немногое изменилось.
ОМ: А что вы увидели в регионах, которые раньше не находились под обстрелом?
ВГ: Здесь в корне другая ситуация. Люди, живущие в районах, где раньше не велись боевые действия, сталкиваются с этим ужасом впервые. Одно дело — слышать о войне, и совсем другое — оказаться в ней, собственными глазами видеть разрушения и смерть, слышать, как падают бомбы.
Война — огромная, страшная трагедия. Мой хороший знакомый отправил свою жену с ребенком, еще совсем маленьким, зная, что, вероятно, не увидит их целый год, а может быть, и дольше. Многие украинские семьи живут в разлуке, потому что мужчины боятся за безопасность семьи и отправляют своих женщин и детей как можно дальше. Уровень сложности решений, которые приходится принимать семьям, просто немыслим.
ОМ: Люди устали от войны?
ВГ: Если говорить о тех, кто живет в Украине, особенно в зоне боевых действий, то, конечно, они устали. Но мне кажется, что Запад, который в последнее время начал говорить и о своей усталости от войны в Украине, в определенной степени лицемерит. Смотрите, уже несколько месяцев до нас доходят новости, с которыми жить неудобно, которые не соответствуют нашим ожиданиям и показывают, что мир вовсе не такой стабильный, безмятежный и предсказуемый. И из-за обилия этой информации некоторые начинают говорить, что устали от войны. Я считаю, что так и должно быть, потому что это ничто по сравнению с тем, что происходит на месте, в Украине, когда война просто проносится по улицам, дворам, домам, часто сравнивая все, что есть у человека, с землей, — это в лучшем случае, а в худшем — просто оставляя пустоту после людей, которых она смела на своем пути.
ОМ: Это не первая война, которую вы документируете. Чем она отличается от тех, на которых вы бывали раньше?
ВГ: Да, это не первая война, которую я вижу — я работал военным фоторепортером, в частности, в Афганистане, Южном Судане, Грузии — но для мирных жителей она точно самая страшная. Она такая же, как Первая и Вторая мировые войны, только с использованием новейших технологий, дронов и высокоточного оружия. Россияне атакуют гражданские объекты. Обычный человек не может этому противостоять, он такая же мишень, как и солдат на фронте. И это — самое страшное в нынешней войне.
ОМ: Что лично для вас было самым страшным во время недавнего пребывания в Украине?
ВГ: Многое навсегда останется в памяти. Например, я впервые находился так близко к месту, в которое попала ракета. Я тогда физически почувствовал, как все здание, в котором мы были, содрогнулось, несколько окон треснуло, —и это при том, что его закрывало другое здание, побольше.
Когда россияне ракетами обстреливали вокзал в Краматорске, мы как раз въезжали в город и были на месте уже через 10–15 минут после удара. Я был в больнице, где люди лежали на полу, в коридорах, потому что их некуда было положить.
И таких картин я видел много. Точно не забуду поток беженцев, которые пешком добирались до границы, шли десятки километров под открытым небом с детьми, животными, вещами… Или знакомство с Юлей, которая ехала в уже оккупированный Мариуполь, чтобы спасти свою семью. Это пример невероятной решительности.
ОМ: Говорят, война меняет людей…
ВГ: Возможно, именно поскольку это не первая война, которую я видел, она меня, кажется, пока не изменила. Да, я переживаю все так же тяжело, как и раньше. Но когда видишь трагедию не в первый и даже не во второй раз, уже не испытываешь такой шок. Я до сих пор не могу до конца осознать происходящее вокруг, но эта реальность уже не ранит и не задевает слишком сильно.
ОМ: С течением времени вера в победу Украины крепнет?
ВГ: После такого долгого периода боевых действий все сложнее верить в скорую победу. И все же я не вижу, чтобы вера ослабевала. Конечно, разочарование и напряжение усиливаются, но в то же время нарастает злость и желание отомстить. Хотя бы за преступления, изнасилования, убийства, совершенные в Буче, Мариуполе и других городах и деревнях.
Я надеюсь, что победит смелость, отвага и жизнь. Я говорю — надеюсь, потому что не уверен на сто процентов. Я не из тех, кто убежден, что добро всегда побеждает, хотя мир был бы гораздо лучше, если бы все было именно так. Поэтому остается надеяться, что добро победит, но произойдет ли так на самом деле, зависит от каждого из нас — от нашей ежедневной работы, поведения, местного патриотизма, помощи другим в экстремальных ситуациях. Необходимо работать и прилагать усилия, чтобы добро торжествовало каждый день.
Перевод с украинского Ольги Чеховой
