Существуют люди , питающие страсть к собиранию редкостей — более или менее ценных, в зависимости от их средств. У меня тоже имеется такая коллекция, но скромная, как это обычно бывает вначале.
В нее входит моя первая драма , написанная в гимназии на уроках латыни... затем несколько засушенных цветочков, которые придется заменить новыми, затем...
Кажется , больше ничего и нет, кроме одного очень старого и ветхого жилета.
Вот он. Перед у него выцвел , а спина протерлась. Он весь в пятнах, на нем недостает пуговиц, а на одной поле у него дырочка — по всем признакам, прожженная папиросой. Но всего любопытнее в нем — хлястики. Тот, к которому прикреплена пряжка, укорочен и пришит к жилету совсем не по-портновски, а второй чуть не по всей длине исколот зубчиками пряжки.
Едва взглянув на них , догадываешься, что владелец этого одеяния день ото дня худел и, наконец, достиг той степени худобы, когда жилет становится ненужен, зато появляется настоятельная необходимость в застегивающемся под самую шею фраке из магазина похоронных принадлежностей.
Признаться , сейчас я охотно уступил бы любому эту суконную тряпку, которая мне даже немножко мешает. Шкафов для коллекции у меня пока еще нет, а держать этот многострадальный жилет вместе со своими вещами мне не хочется. Однако было время, когда я отдал за него значительно больше, чем он стоил, и, пожалуй, заплатил бы еще дороже, если бы со мной поторговались. В жизни человека бывают минуты, когда ему хочется видеть вокруг себя вещи, навевающие печальные воспоминания.
Печаль свила себе гнездо не у меня , а в квартире моих ближайших соседей. Из своего окна я мог изо дня в день наблюдать за тем, что происходило у них в комнате.
Еще в апреле их было трое: муж , жена и девочка-служанка, спавшая, насколько мне известно, на сундуке за шкафом. Шкаф был темно-вишневый. В июле, если мне не изменяет память, их осталось двое: муж и жена, а служанка перешла к другим хозяевам, которые платили ей целых три рубля в год и каждый день варили обед.
В октябре осталась только женщина , совсем одна. Собственно, не совсем одна, потому что в комнате было еще много мебели: две кровати, стол, шкаф… Но в начале ноября распродали с молотка ненужные вещи, а у нее из всего мужнина наследства сохранился только жилет, который теперь принадлежит мне.
Однажды , в конце ноября, она позвала в опустевшую квартиру старьевщика и продала ему за два злотых свой зонтик и за сорок грошей мужнин жилет. Затем она заперла квартиру на ключ, медленно прошла по двору, в воротах отдала дворнику ключ, с минуту глядела на усыпанное мелкими снежинками окно, уже ставшее чужим, и скрылась за воротами.
Старьевщик был еще во дворе. Он поднял большой воротник своего балахона , сунул под мышку только что купленный зонтик и, закутав в жилет покрасневшие от холода руки, забормотал:
— Старье покупаю , старье!..
Я позвал его.
— Желаете что-нибудь продать? — спросил он , входя.
— Нет , я хочу у тебя кое-что купить.
— Вероятно , сударь, вам нужен зонт? — решил еврей.
Он швырнул на пол жилетку , стряхнул с воротника снег и с огромным усилием попытался раскрыть зонт.
— Неплохая штука! — приговаривал он. — Для такого снега нужен только такой зонт... я знаю , сударь, вы можете иметь совсем шелковый зонт, даже два. Но они хороши только в летнюю пору!..
— Сколько ты просишь за жилет? — спросил я.
— Какой жилет? — удивился он , вероятно подумав, что речь идет о его собственном.
Но вдруг он сообразил , о чем я говорю, и быстро поднял валявшуюся на полу тряпку.
— За этот жилет?.. Вы , сударь, имеете в виду этот жилет?..
А потом , видно, в нем проснулось подозрение, и он спросил:
— Зачем вам , сударь, такой жилет?..
— Сколько ты за него просишь?
Желтоватые белки его глаз сверкнули , а кончик длинного носа покраснел еще сильнее.
— Да рублик... сударь! — объявил он , развернув передо мной товар таким образом, чтобы показать все его достоинства.
— Даю полтинник.
— Полтинник?.. За такую одежку?.. Как можно! — тянул старьевщик.
— Ни гроша больше.
— Да вы шутить изволите , сударь!.. — сказал он, похлопывая меня по плечу. — Сами ведь знаете, сколько такая вещь стоит. Ведь это одежка не для малого ребенка, а для взрослого человека...
— Ну , если не уступишь за полтинник, так ступай. Дороже я платить не стану.
— Вы , сударь, не сердитесь! — смягчился старьевщик. — Совесть мне не позволяет отдать за полтинник, но я полагаюсь на ваше разумение... Скажите сами, чего он стоит, и я не буду спорить... Уж коли на то пошло, лучше я потерплю убыток, лишь бы вам угодить.
— Жилет стоит пятьдесят грошей , а я тебе даю полтинник.
— Полтинник?.. Ну , пусть уж будет полтинник!.. — вздохнул он, протягивая мне жилет. — Пусть уж я потерплю убыток, да почин будет... Такой ветер!..
И он указал рукой на окно , за которым клубились тучи снега. Когда я потянулся за деньгами, старьевщик, видимо о чем-то вспомнив, вырвал у меня жилет и быстро обшарил его карманы.
— Что ты там ищешь?
— Может быть , я что-нибудь оставил в кармане, не помню! — самым естественным тоном ответил он и, возвращая мою покупку, добавил: — Накиньте, ваша милость, хоть гривенник!..
— Ладно , будь здоров! — сказал я, отворяя дверь.
— Низко кланяюсь!.. У меня дома есть еще очень приличная шуба... — И уже с порога , просунув голову в дверь, он спросил: — А может быть, сударь, прикажете принести вам брынзы?..
Через несколько минут он снова выкрикивал во дворе: «Старье покупаю!» — а когда я показался в окне , поклонился мне, дружески улыбаясь.
Повалил снег , до того густой, что стало почти темно. Я положил жилет на стол и предался размышлениям — то я думал о женщине, которая, выйдя из ворот, побрела неведомо куда, то об опустевшей квартире по соседству, то, наконец, о владельце жилета, укрытом толстым, все нарастающим слоем снега...
Всего три месяца назад , в ясный сентябрьский день, я слышал, как они разговаривали. В мае она однажды даже напевала какую-то песенку, он смеялся, просматривая воскресный выпуск «Курьера». А сегодня...
В нашем доме они поселились в начале апреля. Вставали они довольно рано , пили чай из жестяного самовара и вместе уходили в город. Она — давать уроки, он — в канцелярию.
Он был мелкий чиновник и на начальников отделов смотрел снизу вверх , как путешественник — на Татры. Поэтому работал он много, целыми днями. Не раз я видел его и в полночь, когда он сидел при свете лампы, согнувшись над столом.
Обычно жена усаживалась подле него и шила. Время от времени , поглядывая на мужа, она откладывала работу и просила:
— Ну , хватит уже, ложись спать.
— А ты когда ляжешь?..
— Я... вот только сделаю несколько стежков...
— Ну , так и я напишу еще несколько строк.
И они снова склонялись над работой. А немного погодя она снова говорила:
— Ложись!.. Ложись!..
Иногда словам ее вторили мои часы одним коротким ударом: час ночи!
Оба они были молоды , не красивы, но и не безобразны, в общем — тихие люди. Насколько я помню, она казалась гораздо более худой, чем ее муж, который, я бы сказал, был даже чересчур тучен для столь мелкого чиновника.
Каждое воскресенье , в полдень, они под руку отправлялись гулять и возвращались домой поздно вечером. Обедали они, вероятно, в городе. Однажды я встретил их у ворот, отделяющих Лазенковский парк от Ботанического сада. Супруги купили по бокалу великолепного лимонада и по большому прянику; при этом у них был вид самодовольных мещан, привыкших за чаем есть ветчину с хреном...
В сущности , бедным людям не так-то много надо для сохранения душевного равновесия: немного пищи, вдоволь работы и побольше здоровья. Остальное приходит само собой.
Соседям моим пищи , кажется, хватало, а уж работы — наверное. Но со здоровьем дело обстояло не совсем благополучно.
Как-то в июле он простудился , впрочем, не очень сильно. Однако, по странному стечению обстоятельств, у него открылось такое сильное кровотечение, что он потерял сознание.
Случилось это ночью. Уложив его поудобнее на кровати , жена привела дворничиху, а сама побежала за врачом. Обошла она пятерых, но с трудом нашла одного — и то случайно, встретив его на улице.
Доктор , взглянув на нее при колеблющемся свете фонаря, счел необходимым прежде всего ее успокоить. Женщина пошатывалась, видимо от усталости, а извозчика поблизости не было, поэтому доктор взял ее под руку и по дороге стал ей объяснять, что кровотечение еще ничего не доказывает.
— Кровотечение бывает горловое , желудочное, наконец, из носоглотки — и очень редко легочное. Вообще, если человек всегда был здоров, никогда не кашлял...
— О , лишь изредка! — прошептала женщина, остановившись, чтобы отдышаться.
— Изредка — это ничего. У него может быть небольшой бронхит.
— Да... это бронхит!.. — повторила женщина уже громче.
— Воспалением легких он никогда не болел?
— Болел , но... — ответила женщина и снова остановилась. Ноги у нее подкашивались.
— Но , наверное, уже давно!.. — подхватил врач.
— О , очень... очень давно! — поспешно подтвердила она. — Еще прошлой зимой.
— Полтора года назад?
— Нет... Но все-таки до Нового года... Давно уже!
— Так-с!.. Ну и темная же у вас улица , да вдобавок еще небо заволокло... — говорил врач.
Они подошли к дому. Женщина с тревогой спросила у дворника , что слышно, и узнала, что ничего. Дома дворничиха тоже сказала, что все спокойно, а больной дремал.
Врач осторожно разбудил его , выслушал и тоже сказал, что это пустяки.
— Я ведь сразу сказал , что пустяки! — отозвался больной.
— О , конечно, пустяки!.. — повторила женщина, сжимая его влажные руки.
— Я же знаю , что кровотечение может быть из желудка или из носа. У тебя, наверное, из носа. Ты такой полный, тебе нужно много двигаться, а ты все время сидишь... Ведь правда, доктор, ему нужно двигаться?
— Конечно , конечно!.. Вообще двигаться нужно, но несколько дней вашему супругу придется полежать. Может он уехать в деревню?
— Нет... — грустно прошептала женщина.
— Ну , нет так нет. Значит, останется в Варшаве. Я буду его навещать, а пока что пусть он немного полежит и отдохнет. А если кровотечение повторится, то...
— То что , доктор? — перебила его женщина, покрывшись восковой бледностью.
— Да ничего , муж ваш отдохнет, там зарубцуется...
— Там... в носу?.. — проговорила женщина , умоляюще сложив руки.
— Да... в носу! Разумеется. Вы успокойтесь , а в остальном положитесь на волю божию. Спокойной ночи.
Слова врача так успокоили женщину , что после тревоги, пережитой за эти несколько часов, она почти развеселилась.
— Вот видишь , ничего особенного! — сказала она мужу, одновременно смеясь и плача.
Она опустилась на колени возле постели больного и стала целовать его руки.
— Ничего особенного! — тихо повторил он и улыбнулся. — Ведь сколько крови иные теряют на войне , однако потом они совершенно здоровы!
— Ты лучше не разговаривай , — попросила жена.
За окном начинало светать. Летние ночи , как известно, очень коротки.
Болезнь тянулась значительно дольше , чем они предполагали. Муж уже не ходил на службу, что не представляло для него никаких затруднений, потому что числился он сверхштатным и не должен был брать отпуск, а мог вернуться, когда ему вздумается. Конечно, если для него нашлось бы еще место. Между тем, сидя дома, он чувствовал себя лучше, поэтому жена добыла еще несколько уроков и благодаря этому кое-как сводила концы с концами.
Обычно она уходила из дому в восемь утра. К часу она ненадолго возвращалась , варила мужу на керосинке обед и опять убегала.
Зато уж вечера они проводили вместе. Женщина , чтобы не терять времени попусту, брала теперь больше шитья.
Как-то в конце августа она случайно встретила врача. Они долго ходили по улице. Прощаясь , она схватила врача за руку и с мольбой в голосе проговорила:
— А все-таки , доктор, вы к нам заходите. Бог милостив, может быть… Его так успокаивает каждый ваш визит...
Врач обещал , а женщина вернулась домой заплаканная. Между тем вынужденное безделье развило в ее муже раздражительность и мнительность. Он стал упрекать жену, что она надоедает ему своими заботами, что он все равно человек обреченный, и вдруг спросил ее:
— Разве тебе доктор не говорил , что я не протяну и нескольких месяцев?..
Женщина оцепенела.
— Что ты говоришь? — вскричала она. — Откуда у тебя такие мысли?
Больной рассердился.
— Ах , да подойди же ко мне, вот сюда!.. — сказал он резко, хватая ее за руки. — Смотри мне прямо в глаза и отвечай: не говорил тебе этого доктор?
И он устремил на нее пылающий взор. Под этим взглядом , кажется, стена раскрыла бы свои тайны, если б они у нее были.
В лице женщины появилось какое-то удивительное спокойствие. Она выдержала этот дикий взгляд , мягко улыбаясь. Только глаза ее словно остекленели.
— Доктор сказал , — ответила она, — что это пустяки, только тебе надо немного отдохнуть...
Муж сразу отпустил ее , задрожал, засмеялся, а потом, махнув рукой, сказал:
— Вот видишь , какой я стал нервный!.. Вбил себе в голову, что доктор сомневается в моем выздоровлении! Но... ты убедила меня... Теперь я спокоен!..
Он потешался все веселее над своей мнительностью.
Впрочем , приступы подозрительности никогда больше не повторялись. Ласковое спокойствие жены было для больного верным признаком того, что состояние его не так уж плохо.
Да и почему бы ему быть плохим?
Правда , он кашлял, но это — бронхит. Когда он долго сидел, иногда начиналось кровотечение — разумеется, из носоглотки. Ну, бывало у него что-то вроде лихорадки, но, в сущности, это была не лихорадка, а просто так — нервное состояние.
Вообще же он чувствовал себя все бодрее. У него появилось непреодолимое желание совершить какую-нибудь дальнюю прогулку , только сил на это не хватало. Наступило даже время, когда днем он не хотел лежать в постели и сидел на стуле одетый, готовый выйти на улицу, как только пройдет эта минутная слабость.
Беспокоило его лишь одно пустячное обстоятельство: однажды , надевая жилетку, он почувствовал, что она стала как-то уж очень широка ему.
— Неужели я настолько похудел?.. — прошептал больной.
— Ну конечно , ты немного осунулся, — ответила жена. — Но нельзя же преувеличивать...
Муж пристально посмотрел на нее. Она даже не подняла головы от шитья. Нет , такое спокойствие не может быть притворным! Доктор сказал ей, что он не так уж сильно болен, поэтому у нее нет причин беспокоиться.
В начале сентября нервное состояние , похожее на лихорадку, усилилось и продолжалось едва ли не целые дни.
— Пустяки! — говорил больной. — С наступлением осени всем делается не по себе и даже самые здоровые люди чувствуют какое-то недомогание. Одно меня удивляет: почему жилет становится мне все более широк?.. Я , видимо, страшно исхудал и, понятно, не смогу выздороветь, пока не пополнею, — уж это так.
Жена , внимательно выслушав его, должна была признать, что муж ее прав.
Больной ежедневно вставал с постели и одевался , хотя без помощи жены уже не мог натянуть на себя даже рубашку. Жена добилась лишь того, что вместо сюртука он надевал пальто.
— Чего же удивляться , — не раз говаривал он, глядя в зеркало, — чего же удивляться, что я обессилел. У меня ужасный вид!
— Ну , лицо всегда быстро меняется, — заметила жена.
— Это верно , только я и телом худею...
— А не кажется ли это тебе? — спросила женщина с подчеркнутым сомнением в голосе.
Он задумался.
— Что ж , быть может, ты и права... потому что... с некоторого времени я замечаю, что... что мой жилет...
— Да перестань ты! — перебила его жена. — Не пополнел же ты в самом деле?
— Как знать? Судя по жилету я...
— В таком случае ты должен лучше себя чувствовать.
— Ну вот! Ты хочешь все сразу... Прежде всего мне нужно хоть немного пополнеть. Скажу тебе больше: даже когда я пополнею , то и тогда я еще не сразу почувствую себя лучше. Что ты там делаешь за шкафом?.. — вдруг спросил он.
— Ничего. Ищу в сундуке полотенце , не знаю... есть ли чистое.
— Только не напрягайся так , у тебя даже голос изменился...
— Сундук-то ведь очень тяжелый.
Видимо , сундук был действительно тяжелый, поэтому у нее даже щеки стали гореть. Но она оставалась спокойной.
С этого дня больной уделял жилету все больше внимания. Он часто подзывал к себе жену и говорил:
— Ну... посмотри же. Убедись сама: еще вчера я мог просунуть сюда палец , вот сюда... А сегодня уже не могу. Я действительно начинаю полнеть!
Однажды больной испытал безмерную радость. Когда жена вернулась с уроков , он встретил ее сияющим взглядом.
— Выслушай меня , — взволнованно заговорил он, — я открою тебе один секрет... Видишь ли, с этим жилетом я немножко жульничал. Чтобы тебя успокоить, я ежедневно затягивал хлястик, и потому жилет стал мне тесен… Таким образом, вчера я затянул его до конца и уже боялся, что мой секрет откроется... Как вдруг сегодня... знаешь, что случилось?.. Сегодня мне, я даю тебе честное слово, не только не понадобилось затягивать его, а даже пришлось немного хлястик отпустить! Жилет стал мне форменным образом тесен, хотя еще вчера был широковат. Ну, теперь и я верю, что выздоровею. Я сам… А доктор пусть думает, что ему угодно.
Долгая речь так его утомила , что ему пришлось перейти на кровать. Но человеку, которому не нужно с помощью хлястика доказывать, что он полнеет, не подобает ложиться, поэтому он сел на постели, как в кресле, опершись на плечо жены.
— Ну-ну! — прошептал он. — И кто бы мог подумать? Две недели я обманывал жену , уверяя, будто жилет мне тесен, а сегодня он действительно стал тесен!.. Ну-ну!
Так они просидели, прижавшись друг к другу, весь вечер. Больной был взволнован, как никогда.
— Боже мой! — говорил он , целуя жене руки. — А мне уже казалось, что так я и буду худеть до... конца... Сегодня впервые за эти два месяца я поверил, что могу выздороветь. Ведь больных все обманывают, а жены тем более. Но жилет — нет, этот не обманет!
Сейчас , рассматривая старый жилет, я вижу, что над его хлястиком трудились двое. Муж ежедневно передвигал пряжку, чтобы успокоить жену, а она ушивала хлястик, чтобы подбодрить мужа.
«Встретятся ли они когда-нибудь снова , чтобы открыть друг другу тайну жилета?..» — думал я, глядя на небо.
Но неба не было видно. Только сыпал снег , такой густой и холодный, что даже прах людской, наверно, замерзал в могилах.
А все же , кто решится сказать, что там, за этими тучами, нет солнца?..
Перевод Валериана Арцимовича
