Нередко в беседах с россиянами, белорусами и украинцами, переехавшими в Польшу, можно услышать, что, с одной стороны, страну переезда они воспринимают как удобную, красивую, ухоженную, и, пожалуй, не бедную, хотя и попавшую после Второй мировой войны под влияние коммунистов-большевиков. С другой же стороны, узнав поляков поближе, иностранцы из-за восточной границы замечают интересный и не всегда очевидный для самих поляков факт: последние, хоть и принадлежат к латинской культуре, по менталитету им довольно близки и понятны.
Похожая ситуация — и в нашей речи. Родственный характер польского и русского языков (несмотря на отличие алфавитов, произношения, зон заимствований и отчасти — миропонимания) уловить нетрудно. Например: русское «кроме» на польский переводится как oprócz (здесь улавливается связь с «прочим»), но ведь еще в XVII веке жители Речи Посполитой говорили okrom (вспомним русское «окромя»). Или «невеста» — на польский переводится как narzeczona (а польское niewiasta, между прочим, — это высокопарный синоним слова «женщина», библейское «жена»). Этимологически это слово связано с глаголом narzekać: в современном польском оно означает «жаловаться», но отсылает к праславянскому narekti — «наречь». Удивительно, что, хотя сегодня мы по-русски скажем не «нареченный», а «помолвленный», в обоих языках сохранилась связь этого понятия с говорением, со словом.
И хотя любой переводчик с русского на польский иногда сталкивается с понятиями, которые кажутся непереводимыми, всегда можно попробовать отыскать нити взаимопонимания и родственности даже среди непохожих друг на друга слов.
Начнем со слова, которое, судя по частоте появления в различных списках, относится к числу самых проблемных: «авось». Да, подобрать полный эквивалент в польском действительно непросто, тем более что «авось» может быть и частицей («авось пройдет мимо»), и существительным («понадеялся он на русский авось»). В поисках аналога придется обратиться к ментальному контексту.
Интересно, что в Польше популярен стереотип поляка как человека неорганизованного, недисциплинированного, любящего свободу и соблюдающего лишь те правила, которые ему нравятся, принимающего решения в спонтанном порядке, эмоционального, уповающего на благосклонность обстоятельств и в то же время находчивого (Polak potrafi! — «Поляк справится!»).
Выражая (например, в соцсетях) недовольство по поводу политической ситуации, поляки в качестве одного из самых тяжелых своих национальных грехов называют сварливость и надежду на jakoś to będzie либо samo się ułoży, что дословно переводится как «как-нибудь да будет», «само собой разрешится». Последнее и влечет за собой хаос, spontan (спонтанность, отсутствие подготовки) и żywioł («стихию» в значении отсутствия упорядоченности).
Интересно, что польское a nuż («а вдруг») приобрело довольно смешное, но «острое» продолжение. Можно сказать: a nuż się uda, и здесь все нормально. Но nuż по звучанию тождественно слову nóż («нож»), что и повлияло на дополнение фразы: a nuż, widelec («нож, вилка»). Эта конструкция семантически бессмысленна, но фонетически и ассоциативно вполне функциональна: Zapytaj, a nuż, widelec się zgodzi («Спроси, авось да согласится»).
Нет в польском языке также исполненного всех русских смыслов эквивалента «авоськи» — неразлучной спутницы многих граждан СССР. Авоська, конечно, полякам хорошо знакома, и называлась она siatka («сетка», от сетчатой конструкции). Это слово, однако, не воспроизводит ассоциации с авоськой как советской надеждой на удачную покупку, тем более что сейчас этим словом в Польше прежде всего называют целлофановый пакет.
Кстати, у многих русскоговорящих в польских магазинах возникает путаница, ведь обычный пакет здесь называют разными словами: это и torebka («сумка»), и reklamówka (то есть пакет с рекламой), либо как раз siatka и siateczka. Здесь любопытен еще один момент, о котором говорят многие русскоговорящие в Польше: как ни странно, уменьшительно-ласкательные конструкции в русском воспринимаются грубее, чем в польском.
От авоськи как элемента советского быта обратимся к понятию «совок». У этого слова, социальное значение которого приписывают философу Михаилу Эпштейну, довольно многогранное и эксклюзивное семантическое поле, из-за чего оно и принадлежит к словам труднопереводимым.
Польша, как известно, в течение 45 лет находилась под влиянием СССР. Сегодня практически все, что связано с Польской Народной Республикой, оценивается отрицательно и комментируется с иронией (хотя среди сегодняшних молодых поляков есть интерес к некоторым аспектам советского дизайна и моды). В польской общественной дискуссии, обычно в спорах между политическими оппонентами, популярностью пользуется обвинение в возврате к абсурду прошлого, эталоном которого стала комедия «Мишка» Станислава Бареи: Bareja by tego nie wymyślił — «Барея бы такого не придумал».
Но если по-русски мы можем сказать «совок» и «совковый» со всей палитрой чувств от отвращения до сожаления, то в польском нет какого-то слова, созвучного с прилагательным radziecki (от rada — «совет») или sowiecki (эти слова в принципе используются как синонимы), чтобы это звучало настолько же презрительно-иронично. Поэтому, чтобы подчеркнуть связь какого-то предмета или явления с советской эпохой, мы можем лишь сказать, что это komuna (пренебрежительный синоним слова «коммунизм» — кстати, стоит упомянуть, что само оно даже в нейтральном контексте используется для обозначения тогдашней эпохи, а не только утопического «светлого будущего», как в русском), jak za komuny («как в СССР»), jak w PRL-u («как в ПНР») либо ale PRL («ну и совок!»). О бывших членах коммунистической партии поляки презрительно говорят komuch. В польском языке есть и популяризованное философом Александром Зиновьевым понятие homo sovieticus, но употребляется оно значительно реже.
Среди слов, которые можно назвать труднопереводимыми, есть и относящиеся к бюджетной области: «откат» и «распил». Действительно, найти подходящие эквиваленты в польской коррупционной лексике, да еще общеизвестные, непросто. Хотя вообще пожаловаться на недостаток слов, касающихся теневой экономики, сложно: у нас есть łapówka («взятка»), łapówkarz («взяточник»), dać w łapę («дать на лапу»), dać kopertę («дать конверт»), załącznik («приложение», как бывает к документам), szeleszczący argument («шелестящий аргумент»), posmarować («смазать»), podzielić się («поделиться»), defraudacja («хищение»)... С контекстом отката и распила, наверное, самым сильным образом связаны два последних слова, хотя они, особенно defraudacja, не имеют того жаргонного оттенка, как русские.
В 2013 году Международный банк реконструкции и развития издал пособие по раскрытию коррупционных схем для польских чиновников, в котором упоминаются «Korupcyjne płatności za udzielenie zamówienia» («Коррупционный платеж за предоставление заказа») и «Dodatkowe płatności pośrednie» («Дополнительные промежуточные платежи»), предполагающие завышение стоимости услуги с целью передачи части суммы чиновнику без упущения собственной прибыли. Возникает вопрос: почему же нет такого удобного слова в польской разговорной речи? В Индексе восприятия коррупции за 2020 год у Польши один из лучших показателей в регионе, так что ответ, возможно, кроется в том, что поляки резко осуждают сами эти явления. И это несмотря на годы komuny, то есть привыкания к тому, что общее — значит ничье.
Не удается найти в польском языке и эквивалент слова «зомбоящик». Поляки говорят: robić komuś wodę z mózgu (дословно «делать кому-то воду из мозгов»), odwracać kota ogonem (дословно «поворачивать кота хвостом», то есть извращать факты), но эти выражения могут относиться не только к СМИ, но и к любой ситуации некорректной или лживой подачи информации.
Пренебрежительного определения самого телевизора в польском нет, несмотря на то, что сегодня в Польше, как и в других странах, наблюдается большой отток молодежи от этого источника информации в сторону Интернета. Чтобы сказать, что из телевизора льется пропаганда, некоторые поляки используют, например, саркастическое определение TVPiS (сращение аббревиатур TVP — название государственного телевидения, и PiS — правящей партии «Право и справедливость»).
Образами для сравнения служат ПНР, Северная Корея и Россия или фамилии Геббельса и Эдварда Герека, первого секретаря польской компартии в 1970-1980 годы, например: goebbelsowska propaganda («геббельсовская пропаганда»), propaganda jak za Gierka («пропаганда как при Гереке»). Кстати, как раз родом из 1970-х словосочетание propaganda sukcesu («пропаганда успеха»), которое часто используется и сейчас. Иногда используется также пренебрежительное определение телевизора — pudło («ящик», «коробка»): weź wyłącz to pudło («давай выключай уже этот ящик»).
Интересное слово для анализа — и многогранная «тоска», отражающая русскую созерцательность. Этому понятию в польском также нет точного и настолько объемного эквивалента.
Поляка может одолеть tęsknota, например za ojczyzną («тоска по родине»), он может чувствовать smutek («грусть»), udrękę (udręka — «терзания»), может быть w zadumie (zaduma — погружение в себя), может быть osowiały («осовелый»), ему может быть nudno («скучно»), и, наконец, его может одолеть chandra («хандра»), однако нет такого слова (и, возможно, ощущения), которое, как русская «тоска», помимо глубокой печали подразумевало бы некое стремление, порождаемое простором.
В завершение наших рассуждений мы обратимся к популярному как в России, так и в Польше явлению: чрезмерному употреблению алкоголя. Здесь интересны три слова: «запой», «собутыльник» и «недоперепил».
Популярность крепких алкогольных напитков в СССР после его распада вылилась в уход от трудностей новой действительности с помощью продолжительного состояния опьянения. Интересно, что устройство польского языка допускает такие слова, как zapój, zapoić (они появляются, например, в словаре 1950-х годов, но уже тогда — как архаизмы), однако в современном языке они по какой-то причине не функционируют, а вместо этого используются описательные конструкции: ciąg alkoholowy, (ciąg — «ряд», продолжительность; w ciągu dnia — «в течение дня»), сug alkoholowy (cug — «тяга», например в печке, но в то же время «цуговая упряжь»), wpaść w cug, pójść w cug («уйти в запой»).
Несмотря на то, что picie do lustra («выпивку перед зеркалом») поляки считают высшей стадией алкоголизма, в польском языке не появился и тем более не прижился удобный термин, обозначающий того, с кем вместе пьют. Если «сотоварищ» без проблем переводится на польский как współtowarzysz, то в случае с «собутыльником» возникают трудности. «Со-» на польский переводится как współ-, но при переводе эта приставка теряет свою «легкость». Współbutelnik? Нет. Значит, поляку доступна только формула из нескольких слов: kumpel od kieliszka, kompan od kieliszka (дословно — «кореш/товарищ по рюмке»).
Просыпаясь после пьянки, поляк чувствует kac («похмелье»), который иногда нейтрализуют с помощью klina (wbić klina — дословно «забить клин» в значении «опохмелиться»). Но проснувшемуся в таком состоянии поляку опять же кое-что недоступно, ведь в нашем языке нет эквивалента понятия «недоперепил»: выпил много, перепил, но упустил уникальный шанс «добить» до предела своих способностей. Можно przepić się («перепить») и przepić («пропить», а также przepić do kogoś – во время застолья обратиться к кому-то со словами na zdrowie!), но нельзя niedoprzepić. Если проснувшемуся поляку кажется, что он все-таки способен на большее, он должен сказать это описательным способом, например, Za mało wypiłem («Я выпил слишком мало»).
Сложнопереводимых слов что в русском, что в польском намного больше, но благодаря родственности языков и культур нам всегда доступны разные варианты выхода даже из самой «непереводимой» ситуации.
