Нередко в беседах с россиянами , белорусами и украинцами, переехавшими в Польшу, можно услышать, что, с одной стороны, страну переезда они воспринимают как удобную, красивую , ухоженную, и, пожалуй, не бедную , хотя и попавшую после Второй мировой войны под влияние коммунистов-большевиков. С другой же стороны , узнав поляков поближе, иностранцы из-за восточной границы замечают интересный и не всегда очевидный для самих поляков факт: последние, хоть и принадлежат к латинской культуре, по менталитету им довольно близки и понятны.
Похожая ситуация — и в нашей речи. Родственный характер польского и русского языков (несмотря на отличие алфавитов , произношения, зон заимствований и отчасти — миропонимания) уловить нетрудно. Например: русское «кроме» на польский переводится как oprócz (здесь улавливается связь с «прочим») , но ведь еще в XVII веке жители Речи Посполитой говорили okrom (вспомним русское «окромя»). Или «невеста» — на польский переводится как narzeczona (а польское niewiasta , между прочим, — это высокопарный синоним слова «женщина», библейское «жена»). Этимологически это слово связано с глаголом narzekać: в современном польском оно означает «жаловаться» , но отсылает к праславянскому narekti — «наречь». Удивительно , что, хотя сегодня мы по-русски скажем не «нареченный», а «помолвленный», в обоих языках сохранилась связь этого понятия с говорением, со словом.
И хотя любой переводчик с русского на польский иногда сталкивается с понятиями , которые кажутся непереводимыми, всегда можно попробовать отыскать нити взаимопонимания и родственности даже среди непохожих друг на друга слов.
Начнем со слова , которое, судя по частоте появления в различных списках, относится к числу самых проблемных: «авось». Да , подобрать полный эквивалент в польском действительно непросто, тем более что «авось» может быть и частицей («авось пройдет мимо»), и существительным («понадеялся он на русский авось»). В поисках аналога придется обратиться к ментальному контексту.
Интересно , что в Польше популярен стереотип поляка как человека неорганизованного, недисциплинированного, любящего свободу и соблюдающего лишь те правила, которые ему нравятся, принимающего решения в спонтанном порядке, эмоционального, уповающего на благосклонность обстоятельств и в то же время находчивого (Polak potrafi! — «Поляк справится!»).
Выражая (например , в соцсетях) недовольство по поводу политической ситуации, поляки в качестве одного из самых тяжелых своих национальных грехов называют сварливость и надежду на jakoś to będzie либо samo się ułoży , что дословно переводится как «как-нибудь да будет», «само собой разрешится». Последнее и влечет за собой хаос, spontan (спонтанность , отсутствие подготовки) и żywioł («стихию» в значении отсутствия упорядоченности).
Интересно , что польское a nuż («а вдруг») приобрело довольно смешное , но «острое» продолжение. Можно сказать: a nuż się uda , и здесь все нормально. Но nuż по звучанию тождественно слову nóż («нож») , что и повлияло на дополнение фразы: a nuż , widelec («нож , вилка»). Эта конструкция семантически бессмысленна, но фонетически и ассоциативно вполне функциональна: Zapytaj , a nuż, widelec się zgodzi («Спроси , авось да согласится»).
Нет в польском языке также исполненного всех русских смыслов эквивалента «авоськи» — неразлучной спутницы многих граждан СССР. Авоська , конечно, полякам хорошо знакома, и называлась она siatka («сетка» , от сетчатой конструкции). Это слово, однако, не воспроизводит ассоциации с авоськой как советской надеждой на удачную покупку, тем более что сейчас этим словом в Польше прежде всего называют целлофановый пакет.
Кстати , у многих русскоговорящих в польских магазинах возникает путаница, ведь обычный пакет здесь называют разными словами: это и torebka («сумка») , и reklamówka (то есть пакет с рекламой) , либо как раз siatka и siateczka. Здесь любопытен еще один момент , о котором говорят многие русскоговорящие в Польше: как ни странно, уменьшительно-ласкательные конструкции в русском воспринимаются грубее, чем в польском.
От авоськи как элемента советского быта обратимся к понятию «совок». У этого слова , социальное значение которого приписывают философу Михаилу Эпштейну, довольно многогранное и эксклюзивное семантическое поле, из-за чего оно и принадлежит к словам труднопереводимым.
Польша , как известно, в течение 45 лет находилась под влиянием СССР. Сегодня практически все, что связано с Польской Народной Республикой, оценивается отрицательно и комментируется с иронией (хотя среди сегодняшних молодых поляков есть интерес к некоторым аспектам советского дизайна и моды). В польской общественной дискуссии, обычно в спорах между политическими оппонентами, популярностью пользуется обвинение в возврате к абсурду прошлого, эталоном которого стала комедия «Мишка» Станислава Бареи: Bareja by tego nie wymyślił — «Барея бы такого не придумал».
Но если по-русски мы можем сказать «совок» и «совковый» со всей палитрой чувств от отвращения до сожаления , то в польском нет какого-то слова, созвучного с прилагательным radziecki (от rada — «совет») или sowiecki (эти слова в принципе используются как синонимы) , чтобы это звучало настолько же презрительно-иронично. Поэтому, чтобы подчеркнуть связь какого-то предмета или явления с советской эпохой, мы можем лишь сказать, что это komuna (пренебрежительный синоним слова «коммунизм» — кстати , стоит упомянуть, что само оно даже в нейтральном контексте используется для обозначения тогдашней эпохи, а не только утопического «светлого будущего», как в русском), jak za komuny («как в СССР») , jak w PRL-u («как в ПНР») либо ale PRL («ну и совок!»). О бывших членах коммунистической партии поляки презрительно говорят komuch. В польском языке есть и популяризованное философом Александром Зиновьевым понятие homo sovieticus , но употребляется оно значительно реже.
Среди слов , которые можно назвать труднопереводимыми, есть и относящиеся к бюджетной области: «откат» и «распил». Действительно , найти подходящие эквиваленты в польской коррупционной лексике, да еще общеизвестные, непросто. Хотя вообще пожаловаться на недостаток слов, касающихся теневой экономики, сложно: у нас есть łapówka («взятка») , łapówkarz («взяточник») , dać w łapę («дать на лапу») , dać kopertę («дать конверт») , załącznik («приложение» , как бывает к документам), szeleszczący argument («шелестящий аргумент») , posmarować («смазать») , podzielić się («поделиться») , defraudacja («хищение»)... С контекстом отката и распила , наверное, самым сильным образом связаны два последних слова, хотя они, особенно defraudacja , не имеют того жаргонного оттенка, как русские.
В 2013 году Международный банк реконструкции и развития издал пособие по раскрытию коррупционных схем для польских чиновников , в котором упоминаются «Korupcyjne płatności za udzielenie zamówienia» («Коррупционный платеж за предоставление заказа») и «Dodatkowe płatności pośrednie» («Дополнительные промежуточные платежи») , предполагающие завышение стоимости услуги с целью передачи части суммы чиновнику без упущения собственной прибыли. Возникает вопрос: почему же нет такого удобного слова в польской разговорной речи? В Индексе восприятия коррупции за 2020 год у Польши один из лучших показателей в регионе, так что ответ, возможно, кроется в том, что поляки резко осуждают сами эти явления. И это несмотря на годы komuny , то есть привыкания к тому, что общее — значит ничье.
Не удается найти в польском языке и эквивалент слова «зомбоящик». Поляки говорят: robić komuś wodę z mózgu (дословно «делать кому-то воду из мозгов») , odwracać kota ogonem (дословно «поворачивать кота хвостом» , то есть извращать факты), но эти выражения могут относиться не только к СМИ, но и к любой ситуации некорректной или лживой подачи информации.
Пренебрежительного определения самого телевизора в польском нет , несмотря на то, что сегодня в Польше, как и в других странах, наблюдается большой отток молодежи от этого источника информации в сторону Интернета. Чтобы сказать, что из телевизора льется пропаганда, некоторые поляки используют, например, саркастическое определение TVPiS (сращение аббревиатур TVP — название государственного телевидения , и PiS — правящей партии «Право и справедливость»).
Образами для сравнения служат ПНР , Северная Корея и Россия или фамилии Геббельса и Эдварда Герека , первого секретаря польской компартии в 1970-1980 годы, например: goebbelsowska propaganda («геббельсовская пропаганда») , propaganda jak za Gierka («пропаганда как при Гереке»). Кстати , как раз родом из 1970-х словосочетание propaganda sukcesu («пропаганда успеха») , которое часто используется и сейчас. Иногда используется также пренебрежительное определение телевизора — pudło («ящик» , «коробка»): weź wyłącz to pudło («давай выключай уже этот ящик»).
Интересное слово для анализа — и многогранная «тоска» , отражающая русскую созерцательность. Этому понятию в польском также нет точного и настолько объемного эквивалента.
Поляка может одолеть tęsknota , например za ojczyzną («тоска по родине») , он может чувствовать smutek («грусть») , udrękę (udręka — «терзания») , может быть w zadumie (zaduma — погружение в себя) , может быть osowiały («осовелый»), ему может быть nudno («скучно») , и, наконец, его может одолеть chandra («хандра») , однако нет такого слова (и, возможно, ощущения), которое, как русская «тоска», помимо глубокой печали подразумевало бы некое стремление, порождаемое простором.
В завершение наших рассуждений мы обратимся к популярному как в России , так и в Польше явлению: чрезмерному употреблению алкоголя. Здесь интересны три слова: «запой» , «собутыльник» и «недоперепил».
Популярность крепких алкогольных напитков в СССР после его распада вылилась в уход от трудностей новой действительности с помощью продолжительного состояния опьянения. Интересно , что устройство польского языка допускает такие слова, как zapój , zapoić (они появляются , например, в словаре 1950-х годов, но уже тогда — как архаизмы), однако в современном языке они по какой-то причине не функционируют, а вместо этого используются описательные конструкции: ciąg alkoholowy , (ciąg — «ряд» , продолжительность; w ciągu dnia — «в течение дня») , сug alkoholowy (cug — «тяга» , например в печке, но в то же время «цуговая упряжь»), wpaść w cug , pójść w cug («уйти в запой»).
Несмотря на то , что picie do lustra («выпивку перед зеркалом») поляки считают высшей стадией алкоголизма , в польском языке не появился и тем более не прижился удобный термин, обозначающий того, с кем вместе пьют. Если «сотоварищ» без проблем переводится на польский как współtowarzysz , то в случае с «собутыльником» возникают трудности. «Со-» на польский переводится как współ- , но при переводе эта приставка теряет свою «легкость». Współbutelnik? Нет. Значит , поляку доступна только формула из нескольких слов: kumpel od kieliszka , kompan od kieliszka (дословно — «кореш/товарищ по рюмке»).
Просыпаясь после пьянки , поляк чувствует kac («похмелье») , который иногда нейтрализуют с помощью klina (wbić klina — дословно «забить клин» в значении «опохмелиться»). Но проснувшемуся в таком состоянии поляку опять же кое-что недоступно , ведь в нашем языке нет эквивалента понятия «недоперепил»: выпил много, перепил, но упустил уникальный шанс «добить» до предела своих способностей. Можно przepić się («перепить») и przepić («пропить» , а также przepić do kogoś – во время застолья обратиться к кому-то со словами na zdrowie!) , но нельзя niedoprzepić. Если проснувшемуся поляку кажется , что он все-таки способен на большее, он должен сказать это описательным способом, например, Za mało wypiłem («Я выпил слишком мало»).
Сложнопереводимых слов что в русском , что в польском намного больше, но благодаря родственности языков и культур нам всегда доступны разные варианты выхода даже из самой «непереводимой» ситуации.
