Прежде, чем в начале девяностых в Польшу ворвалась свобода, там появились белые носки. В этом не было бы ничего удивительного — в конце концов, белые носки часто носят спортсмены, — если бы их не надевали в те времена к темным костюмам. Это был последний крик моды.
Носки прибывали по большей части с турецких базаров, куда выбирались самые предприимчивые польские «туристы». Во второй половине восьмидесятых, когда в Польше уже близился крах власти коммунистов, путешествовать в другие страны становились все легче и легче. Хотя загранпаспорта еще по-прежнему хранились в госучреждениях, власти милостиво позволяли гражданам выезжать за границу: коммунисты думали уже не об идеологии, а о своем — а заодно и польском — будущем бизнесе.
Вопреки календарю, польские девяностые начались 4 июня 1989 года. В тот день состоялись первые частично свободные выборы в Сейм и Сенат, положившие конец эпохе правления коммунистов. Их убедительно выиграла оппозиция, символом которой был рабочий лидер Лех Валенса, электрик Гданьской судверфи. То голосование по-прежнему было больше для виду, и, несмотря на результат, коммунисты обеспечили себе довольно много мест в парламенте. Но с частичной демократией пришел полный капитализм, тут же явивший свой, как говорится, звериный оскал.
Торговля переместилась из магазинов на улицы. Поляки начали выкладывать на раскладушках товары, о которых до той поры можно было только мечтать: заграничная одежда, книги в глянцевых обложках, западные духи и дезодоранты. Самый большой рынок вырос на футбольном Стадионе Десятилетия (в честь десятилетия ПНР), который со временем стали называть «Ярмарка Европа». Торговали на нем не только поляки, но и приезжие из-за восточной границы. А их опознавательным знаком стали большие клетчатые сумки.
Женщины из бывшего СССР на Стадионе Десятилетия, 1992. Фото: Ярослав Стахович, Кшиштоф Вуйчик / ForumПольша пережила в девяностые годы сразу несколько революций. Политическую — от коммунизма к демократии. Экономическую — от централизованной экономики к дикому капитализму. Технологическую — от пишущих машинок к компьютерам, иногда даже подключенным к Интернету. И, наконец, сексуальную — от социалистического пуританства к атакующим со всех сторон журналам с голыми дамочками. От всего этого просто голова шла кругом, ведь поляки пережили за десять лет столько перемен, сколько два-три поколения их предков.
Я тогда учился на последнем курсе юридического факультета, а вечерами подрабатывал, считая в банке деньги. Инфляция была гигантская — в октябре 1989 года она составила 55 процентов — и в так называемой «ночной кассе» не хватало штатных сотрудников для пересчета банкнот! Все поляки разом сделались «богачами» — миллионерами — благодаря всего лишь постоянно растущим номиналам банкнот, чья ценность становилась все ниже и ниже. Дамы рядом со мной непрерывно говорили о том, насколько за последние дни подорожали молоко, масло и хлеб.
В детстве, во времена Народной Польши, я больше всего боялся атомной бомбы. Ею постоянно пугала пропаганда через телевизор и газеты. Иногда запускали для учений сирены воздушной тревоги, и тогда я сжимался от страха в постели. Когда я уже был взрослым в свободной Польше девяностых, то больше всего боялся, что у меня угонят машину. Сперли же ее, в конце концов, у гостей на моей свадьбе. Все знали, кто угонщик, но полиция (в которую превратилась недавняя милиция) была беспомощна и сама отсылала к похитителю.
В те времена в Польше зародилась серьезная мафия. Рэкетиры нападали на владельцев магазинов и ресторанов и вымогали деньги. На долгие годы преступники сделались почти безнаказанными. Сегодня многие из тогдашних гангстеров считаются символами успеха — они стали уважаемыми бизнесменами, участвующими в благотворительных акциях.
После бандитских разборок в Люблине, 1995. Фото: Ивона Бурдзановская/ Forum Образование в Польше девяностых практически утратило смысл. Важнейшим качеством стало умение выкручиваться. Когда я начал работать журналистом, один из моих первых репортажей рассказывал о некоем бульварном издании, редактор которого дал объявление, что требуется директор по продажам. Условие: это должен быть человек с ученой степенью. Однако речь шла не о специфических познаниях, а о мотивации. Желающие валили толпами. Объединяло их только одно: резкое ухудшение материальных условий и развал научных институтов. Поэтому главный редактор журнальчика, отбирая претендентов, сразу же отбросил кандидатов и докторов гуманитарных наук — они ему показались слишком уж несерьезными для хорошо оплачиваемой должности руководителя продаж.
Аналогичный упадок переживало и правосудие. Судьи зарабатывали так мало, что не хватало даже на покупку книг. Подсудимые перестали их уважать, и это выражалось даже визуально — все меньше людей приходило на слушания в парадных костюмах.
Вся экономическая магия девяностых, все то чудо, благодаря которому полки польских магазинов внезапно заполнились товарами, стало результатом плана Лешека Бальцеровича, вице-премьера и министра финансов. Он опирался на либеральную экономику Джеффри Сакса. 11 законов за 111 дней с начала 1990 года превратили польскую экономику из централизованной в рыночную. Были изменены банковское, валютное, таможенное и налоговое законодательство. План Бальцеровича часто описывают определением «шоковая терапия». Те, кого в коммунистической Польше считали спекулянтами, внезапно оказались предвестниками новой экономики.
Новая Польша девяностых устраивала не всех. Сегодня в Польше часто критикуют тогдашние перемены за то, что никто не позаботился ни о потерпевших банкротство заводах и государственных сельскохозяйственных предприятиях, ни об их работниках.
Из всех групп населения именно рабочие были недовольны больше всего — и это особенно парадоксально, ведь именно они добились перемен своими забастовками. Капитализм и план Бальцеровича многих из них обрек на безработицу. Но ведь в том-то как раз и дело: неотъемлемым свойством капитализма является безработица, точно так же, как неотъемлемым свойством коммунистического правления была скрытая безработица, когда работу имели все — в том числе и те, кто занимался совершенно бесполезной деятельностью.
Терапия была болезненной — особенно для некоторых, — но зато не слишком долгой. Быть может, в быстром разрезе скальпелем вместо продолжительного лечения с помощью капельниц как раз и заключался успех экономической трансформации.
Перевод Елены Барзовой и Гаянэ Мурадян
