Говорят, что незаменимых людей нет. Однако Рышард Капущинский принадлежит к тем, кого никем не заменишь.
Он начинал свою карьеру как журналист и репортер. Его творчество часто относят к жанру литературного репортажа, литературы факта, но его не подчинишь законам какого бы то ни было жанра, ибо писатель совершенно естественно соединял разные формы словесности — поэзию, репортаж, эссеистику, фактографию и размышления. Напомню малоизвестный факт: в начале 1960-х Капущинский написал репортаж о перевозке тела шахтера из Силезии на север Польши, откуда тот был родом. Один польский писатель (не стану называть его фамилию), видимо, счел, что репортаж написал какой-то неизвестный газетчик, расписал текст Рышарда на голоса и издал как свою пьесу. И ее ставили. Хотя Капущинский был человеком очень скромным, но к тому, что и как пишет, он относился серьезно. Вместе с редакцией газеты Polityka, где он тогда работал, Капущинский подал в суд на писателя. Заодно он приобрел дополнительные симпатии читателей издания, где рядом с репортажем Капущинского был перепечатан плагиат. Тогда я еще не знал Рышарда лично, но подумал, что, предоставив судить читателям, он поступил в высшей степени порядочно и разумно.
Еще в конце 50-х Рышард Капущинский стал корреспондентом Польского агентства печати Polska Agencja Prasowa (PAP)(PAP) в Индии, потом его послали в Африку — в Танганьику. материковая часть Танзании, бывшая с 1961 по 1964 год отдельным государством Тогда-то я с ним и познакомился. Шел 1962 год. Надо сказать, что в то время большинство его репортажей, если не все, не годились для печати.
Редакция PAP требовала от него сухих, сжатых, написанных официальным языком отчетов, а Рышард писал литературные произведения.
К счастью, на людей, работавших в PAP, его тексты производили огромное впечатление. Все считали их необычайными. В те времена цензура «берегла» общество от нежелательной информации — говорю это иронически. Что годится для простых людей, а что — для тех, кто ими правит, решали цензоры. Тексты Капущинского печатались в «Специальных бюллетенях». Сегодня даже трудно объяснить, что это такое. Это была форма печати, читать которую было дозволено лишь правящей верхушке да главным редакторам газет. Туда попадали перепечатки из иностранной прессы и те материалы корреспондентов PAP, которые невозможно было опубликовать в нормальных изданиях из-за того, что в них содержались сведения, запретные для рядового читателя: ему полагалось видеть мир черно-белым. И вот в этих специальных бюллетенях печатали Рышарда Капущинского. Это тексты неизвестные или малоизвестные — он потом никогда их не переиздавал. А жаль...
Рышард Капущинский создал уникальный тип литературы. Я уже сказал, что его не удастся положить на определенную полочку. Одно ясно: это словесность на высшем уровне. Он придавал огромное значение форме, стилю, слову. Он был мыслителем и эрудитом, но писал с позиции обычного простого человека, обладающего врожденной мудростью, жизненным опытом, но вовсе необязательно — образованием. Он был понятен всем. Его читают профессора университетов, выдающиеся мыслители, потому что находят у него то, о чем сами неспособны написать: у них нет ни метода, ни способа, как писать о самых главных сегодня явлениях — о духовной жизни иных.
Сложность мира можно показывать так, как показывают ее выдающиеся социологи или философы. В середине 90-х Сэмюэл Хантингтон написал знаменитую книгу «Столкновение цивилизаций». Там он представил картину великих цивилизаций, отождествляемых главным образом с религией, которые не могут понять друг друга. Хантингтона сочли чуть ли не пророком. Сквозь призму его труда сегодня пытаются объяснять всё, что происходит в мире. Но это недоразумение. Столкновение цивилизаций не неизбежно, да и вообще это неправда. На мой взгляд, то, что он написал, попросту вредно, ибо может сыграть роль самосбывающегося прогноза. Цивилизация — это комплекс позитивных ценностей (разве что кто-нибудь сочтет цивилизаций систему злодеяний и смерти), норм, традиций и моделей поведения, охватывающий не только религию, но и культуру и склад ума.
Огромной заслугой Капущинского, тем, чего прежде никто не делал, было то, что он стремился видеть чужие ценности. Он не принимал позиции, характерной для людей Запада — Европы, Северной Америки. Не говорил о дистанции, которая отделяет страны Африки, Азии, Латинской Америки от высокоразвитого мира. Он полагал, что они равноправны. Он преодолевал страх перед чужеродностью, перед тем, что создает в сегодняшнем мире чувство крайней неуверенности, — страх перед иными цивилизациями, культурами, перед иными людьми. Благодаря ему неизвестное становилось все более известным и понятным.
Опыт, который он вынес из довоенного Пинска — одной из самых бедных провинций на восточных окраинах тогдашней Польши, — помогал ему описывать мир бедных, дискриминируемых, преследуемых людей.
Польская нищета, во много раз усугубившаяся во время войны, стала для него точкой отсчета. Благодаря этому он мог констатировать, что в сравнении с тем, как живут люди на других континентах, страшная польская нищета — это богатство. Он не написал ни одной книги о богатой стране.
Многие писатели с так называемой периферии едут в Лондон, Париж, Нью-Йорк. Они зачарованы богатством Запада и считают, что попали в центр вселенной. Капущинский выбирал совершенно другие пути, которые вели из центра на периферию. Она была ему несравнимо интересней. Оказалось, что люди, населяющие центр, в восторге от того, что он пишет, в гораздо большей степени, чем если бы он писал о польском захолустье или о том захолустье, которое представляют собой многие западно- и восточноевропейские страны.
Капущинского обожали во всем мире, его переводили лучшие переводчики, и переводили много. Вслед за Станиславом Лемом он стал одним из самых известных польских писателей и свыше тридцати лет сохранял за собой это место. Некоторые сборники его стихов вышли по-итальянски, потому что интерес к нему в Италии был необычаен. То же самое в Испании — и Латинской Америке, где он руководил школой для журналистов вместе с Маркесом.
Он приехал в Швецию, когда я был там директором Международного института по изучению проблем мира (SIPRI). Я поехал с ним на лекцию, которую он должен был читать в огромном зале профсоюзов, рассчитанном на несколько сот человек. Был морозный февральский день. Перед зданием столпились люди. Я подумал, что проходит какое-то молодежное мероприятие, но оказалось, что это читатели, которые пришли на лекцию Капущинского и которым не хватило мест. Он согласился остаться еще на день. Я никогда не видел, чтобы какой-нибудь писатель пользовался таким интересом.
Рышард Капущинский умел затронуть чувствительные струны в каждом человеке. От него исходило тепло и сочувствие, он входил в положение своего собеседника. Люди, хоть раз его встретившие, оставались уверенными, что он стал их близким другом. Что только он их слушал. Многие видные личности с известными именами бывают убеждены, что стоит слушать только их. Они возносятся над окружающими, ощущают себя носителями миссии — и поучают «маленьких людей». С Капущинским дело обстояло как раз наоборот. Он считал, что каждый может сказать что-то важное, необычайное, глубоко личное, и потому его стоит слушать.
Его произведения можно сравнить с творчеством Микеланджело, который говорил, что профессия скульптора очень проста: достаточно отсечь от камня ненужное.
Капущинский отсеивал и отбрасывал ненужное. Частицы этого отсеченного материала — отрывки из его размышлений, заметки о прочитанном, иногда какой-то афоризм, часто случайные цитаты — собраны в книге «Лапидариумы». Таким образом читатели познакомились с его творческим процессом, с его богатой духовной жизнью и интеллектуальными ресурсами. Писал он с большим усилием, это был тяжелый, основательный, каторжный труд.
Многие воспринимали Рышарда как сильного человека, в действительности же его мучили разного рода недомогания. Он вел необычайно активную жизнь, участвовал в бесчисленных встречах, хотя соглашался на такое участие неохотно. Он считал, что его отрывают от главного — от письменного стола. Но встречаясь с людьми он радовался. Ему доставляли удовольствие бесчисленные премии, хоть он и не был их собирателем.
Летом 2006 года Товарищество имени Яна Блоха приняло меня в свои почетные члены. Организаторы хотели, чтобы речь по этому случаю произнесла какая-нибудь важная особа. Я предложил им обратиться к Рышарду Капущинскому. Его теплое и сердечное выступление было для меня намного важнее, чем официальные награды и премии. Слова Рышарда я слушал с некоторым смущением, так как они были полны, как положено в таких случаях, всяческих похвал. В ответ я попросил, чтобы он повторил свою речь на моих похоронах. Мне и в голову не приходило, что несколько месяцев спустя мне самому придется вспоминать жизнь и творчество Рышарда Капущинского.
Сегодня, после его смерти, у меня такое чувство, что никто его не заменит, а его творчество останется в сокровищнице мировой литературы.
Некролог был опубликован в «Новой Польше», №2/2007.
