Зоряна Вареня: Сколько раз вы ездили в Украину после начала полномасштабного вторжения России?
Миколай Кравецкий: Больше сотни. Настолько часто , что мне пришлось даже поменять паспорт — не осталось места для новых штампов въезда-выезда. В общей сложности я проехал по Украине 200 тысяч километров.
ЗВ: Вы возили помощь на фронт?
Миколай Кравецкий. Источник: личный архивМК: Да , и иногда было по-настоящему страшно. В марте 2022-го мы с военными и волонтерами въезжали в Макаров под Киевом, когда на территории всего города шли бои. Ошибка в выборе улицы могла стоить жизни. Однажды мы проезжали под мостом, который как раз обстреливали, в другой раз несколько пуль попало в наш пикап, а он был не бронированный.
В Марьинке мы ехали на боевые позиции именно тогда , когда россияне били из «Градов». Там же мы были и 9 мая — российские войска «праздновали» День победы, палили по украинцам.
Случалось , что мы ехали через поля и видели, как россияне обстреливали украинские позиции. Как-то мы повернули не туда и наткнулись на российские позиции. Каждый раз нам везло и удавалось быстро уехать. В Бахмут мы привозили военное снаряжение: оптические прицелы, тепловизоры, дроны. Вообще таких моментов было так много, что все и не вспомнишь.
ЗВ: Вы были ранены?
МК: У меня были и ожоги , остались шрамы на теле, но мне неловко говорить о себе, когда я думаю о трагедии украинцев. Я помню, как мы эвакуировали гражданских — кажется, из-под Марьинки — и там была маленькая девочка, вся изрезанная обломками российского снаряда. Такие моменты — самые страшные, они действуют на психику больше, чем какой бы то ни было обстрел.
ЗВ: Когда вы начали помогать Украине?
Миколай Кравецкий. Источник: личный архивМК: В первые же дни полномасштабного вторжения я отправился в Украину. На следующий день после приезда уже эвакуировал людей из Киева и возил необходимые вещи: еду , одежду, лекарства, бронежилеты, военное снаряжение.
ЗВ: Сколько вам лет?
МК: Сейчас 25 , тогда было 23. В первую неделю большой войны ко мне обратились люди, которые хотели вывести сестру своей подруги из-под Киева. В Польше я публичная личность, они видели в соцсетях, что я активно занимаюсь киевским направлением, поэтому обратились за советом. Они сперва хотели сами ехать за девушкой, примчались на машине из Польши, но под Львовом она сломалась. Я забрал их оттуда и мы вместе отправились в Киев. В итоге нам удалось эту девушку вывезти.
Вскоре это стало моим основным видом деятельности. Иностранные и украинские волонтеры начали подключать меня к сложным логистическим задачам. Например , мы, польские и украинские волонтеры, сопровождали одного из послов ООН в Киев, когда город был окружен.
Кроме того , в первый год полномасштабного вторжения нам удалось передать оборудование на миллионы злотых — тепловизоры, бронежилеты и так далее. Мы сотрудничали с разными бригадами, в частности с 53-й, 24-й, 45-й, 44-й, а также со спецподразделениями.
ЗВ: Где вы брали деньги?
МК: Нам удалось оперативно найти за рубежом , в том числе в Америке, друзей, которые передавали нам крупные суммы на закупку всего необходимого. Мы также собирали донаты через соцсети. Это давало возможность каждые два-три дня выезжать в Украину и поставлять военное и медицинское снаряжение. Я тогда даже немного украсил свою машину: на одной стороне написал «Е*** Путина», а на другой — сокращение фразы «Русский военный корабль…». На задней части машины — «Путин х***».
Сейчас моя деятельность в значительной степени сосредоточена на Бартошице. Город в северо-восточной Польше, в Варминско-Мазурском воеводстве. Я имею в виду греко-католический приход святого апостола Андрея , в котором служит священником мой отец. Там мы собираем деньги, покупаем машины, которые потом передаем украинским военным. Всего мы передали больше 60 внедорожников.
Я теперь больше сконцентрирован на логистике , организации поездок для американских дипломатов и команд тренеров, которые обучают украинских военных, а также на перевозке дронов и другого оборудования. В течение первого года полномасштабной войны я получил достаточно опыта, так что теперь консультирую других и организую поездки.
ЗВ: Вы занимаетесь какой-то специальной физической или военной подготовкой?
МК: У меня как у резервиста польской армии в звании сержанта есть немалый опыт. Я прошел много курсов , в частности выживания в условиях боевых действий, стрельбы и медицинской подготовки.
Многому я научился у моих друзей-военных , когда только приехал в Украину. Один из них провел семь лет во французском Иностранном легионе, был снайпером, другой служил в краковском десанте, еще один — в американских военно-морских силах.
Мы не раз попадали под обстрелы , спали под открытым небом возле Марьинки, в подвале больницы в Макарове.
Миколай Кравецкий. Источник: личный архивЗВ: Бывали ли вы в Украине до начала полномасштабной войны?
МК: Я впервые попал в Украину 15-16 лет назад , еще подростком. Мой отец — украинец, хотя и так называемый польский украинец: он родился в Польше, но его родители родом из Украины. В 2014 году папа был на Донбассе как капеллан полка «Азов». Моя мама — полька.
Я говорю по-украински , хотя у меня польский паспорт и я считаю себя поляком. Просто в нашей семье очень сильны патриотические настроения: и польские, и украинские, обе культуры в нас сосуществуют.
ЗВ: Насколько на ваше решение помогать украинцам повлияло то , что ваш отец — священник?
МК: Мое решение помогать продиктовано не моими религиозными взглядами или тем , что во мне течет украинская кровь. Это было просто человеческое желание. Моя семья всегда отличалась эмпатией и альтруизмом. На известие о том, что началось полномасштабное вторжение, я отреагировал очень эмоционально, почувствовал порыв что-то делать, помогать.
Что касается веры. Раньше я считал себя агностиком. Когда мы находились в Макарове , где кругом постоянно падали снаряды, я почувствовал потребность обратиться к христианству. Я не снимал четки, которые мне надел отец. В моменты, когда было особенно опасно, я всегда хватался за них и молился.
Однажды рядом с нами упал снаряд , буквально в 15 метрах. И не взорвался. Я сидел боком на пассажирском сиденье и курил, водитель курил рядом с машиной. Когда мы услышали свист, то даже не двинулись с места, но от стресса нас обоих вырвало. Первое, что я сделал через несколько секунд после этого, — начал молиться.
Поэтому , положа руку на сердце, я не могу делать вид, что я неверующий. Может, я и не идеальный католик, но в моменты, когда очень страшно, всегда обращаюсь к Богу и держусь за четки или крестик в руке.
Миколай Кравецкий в Украине. Источник: личный архивЗВ: Как вас изменила война?
МК: Я вернулся из Украины совершенно разбитым. Иногда мне кажется , что я стал вдвое старше своих сверстников, более спокойным и зрелым. Трудно не повзрослеть, когда тебя окружает такое людское горе. Мне сложно рассказывать о ситуациях, которые я пережил — чтобы ничего не забыть, нужно пересматривать фотографии на телефоне и восстанавливать хронологию событий. Пригодилась бы помощь кого-то, кто помог бы с деталями.
Сейчас я не в состоянии вспомнить смертельные случаи , хотя не раз был свидетелем гибели людей. Мы часто имели дело со смертью, но теперь эти воспоминания вытесняются из головы, хотя и возвращаются во снах.
Вернувшись домой , я начал искать спасение в алкоголе и марихуане. Это было легкое бегство, которое давало быстрое, но недолгое облегчение. Скоро я понял: это худший способ справиться с ситуацией.
Потом я обратился к психотерапевту , который специализируется на посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР) у людей, переживших войну.
ЗВ: Как именно у вас проявляется ПТСР?
МК: Cводит судорогой пальцы , ладони, могут непроизвольно дрожать веки. Судороги иногда охватывают щеку, и она словно подпрыгивает. И так по несколько раз в день. Когда я что-то поднимаю, то слышу свист в ушах. Эти мелкие симптомы преследуют меня уже больше двух лет.
Главным для меня было отказаться от алкоголя и других веществ , которые только усиливают тревожность и депрессию. Я решил искать внутреннее спокойствие, поскольку адреналиновый голод никуда не уходит. Важно было найти в себе силы сказать «стоп», потом сосредоточиться на терапии и продолжить саморазвитие, ведь стагнация не способствует излечению.
Но полностью вылечить это расстройство невозможно. Можно работать над некоторыми аспектами , но отдельные травматические воспоминания остаются и постоянно беспокоят. Я не могу закончить терапию, потому что для этого необходимо дистанцироваться от факторов, влияющих на травму, а перестать помогать я просто не могу.
Миколай Кравецкий. Источник: личный архивЗВ: Часто в ситуациях , связанных с ПТСР и алкоголем, люди сначала, что называется, доходят до дна и только тогда решают обратиться к психологу. У вас был такой момент?
МК: Наверное , у меня не было какой-то одной конкретной точки невозврата. Я всю жизнь занимался спортом: играл в теннис, хоккей, баскетбол. В каждой спортивной команде есть психолог, это нормально, я привык к психотерапии. Кроме того моя сестра — психотерапевт, поэтому в нашей семье есть понимание, что это именно то, что помогает решить проблемы.
Долгое время я старался справиться с ПТСР самостоятельно. Ситуация ухудшилась , когда я начал очень много пить, это стало привычкой. Я не ходил на вечеринки, не общался с друзьями — просто сидел дома и пил. Однажды мне приснился кошмар, и я воспринял его как реальность. Когда я проснулся, то решил, что надо остановиться.
ЗВ: Память блокирует ваши воспоминания о гибели людей. А что вы помните отчетливо?
МК: Когда мы ездили по Украине , то видели разрушенные до основания села и городки. Это я очень хорошо помню. Речь не только о Марьинке и Бахмуте, а о несчетном количестве населенных пунктов, от которых не осталось камня на камне. Это показывает, насколько хрупка цивилизация, жизнь и как легко уничтожить то, что другие создавали десятки, а то и сотни лет.
Когда видишь руины , чувствуешь огромную пустоту и бездонность людского горя. Это сложно представить тому, кто, например, живет в Польше и никогда ничего подобного не видел. Серость разрушенных городов, отсутствие электричества. Война — это цивилизационный упадок. Российские атаки на гражданские объекты или даже на целые города приводят к деградации нашего человеческого развития в целом. Когда я вижу разрушенные города, то чувствую огромный страх и отвращение к человеческой природе.
Миколай Кравецкий (справа). Источник: личный архивЗВ: До полномасштабной войны вы участвовали в телешоу «Топмодель» , потом поставили его на паузу. Сейчас вы продолжаете свою карьеру?
МК: Стараюсь , но война внесла свои коррективы. Первый год я почти не выезжал за пределы боевых позиций, помогая разным бригадам. Потом вернулся в Польшу. Моя карьера немного застопорилась. За год на войне я немного постарел, а в модельном бизнесе это имеет значение. Психически я тоже стал другим. В начале большой войны у меня были запланированы недели моды, но мне пришлось от них отказаться. Я вернулся к неделям моды только через полтора года, и поэтому немного утратил свои навыки. Сейчас я стараюсь реанимировать карьеру.
ЗВ: Не жалеете , что так сложилось?
МК: Нет , не жалею. Тогда я хотел делать то, что делал. Если у меня возникло такое желание, значит, все произошло так, как было должно. В конце концов, чего стоит моя карьера в сравнении с человеческими жизнями, помощью другим? Сейчас я могу сказать, что моя совесть чиста.
ЗВ: Изменилось ли ваше отношение к моде после увиденного на войне? Не появилось ли чувство бессмысленности?
МК: Конечно , я вижу разницу. Теперь я очень ценю простые моменты жизни и близких людей, а раньше больше ценил карьеру. Война, которую ты видишь своими глазами, не может не поменять мировоззрение и подход к жизни.
Наверное , главным приобретением для меня стало осознание принципов стоицизма. Мы не можем изменить погоду, но можем подстроить под нее свои паруса. Большинство ситуаций, с которыми мы сталкиваемся, нами не запланированы. Мы должны адаптироваться к тому, что нам преподносит жизнь.
Теперь я обрел некоторое спокойствие , которое помогает мне осознанно относиться к тому, что у меня есть, и это ценить. Я понимаю, что мои маленькие несчастья, провалы или застой в карьере не критичны. Они не разрушат мою жизнь не приведут к смерти. У меня есть привилегия жить в мирном городе, где не стреляют, где мои близкие не рискуют жизнью. И это самое ценное.
Перевод с украинского Валентины Чубаровой
