Порх! Он подлетает внезапно, раскинув свои черные, сверкающие, как серебро, крылья, открывает большой клюв и бросается на приглянувшуюся ему вещь. Хватает кольца, цепочки или банкноты и улетает — только его и видели.
Ворон живет в маленьком поселении Дзедзинка в Беловежской пуще, у границы Польши с Беларусью, регулярно прилетает оттуда в расположенное в нескольких километрах село Беловежа, уносит ценные предметы и досаждает местным жителям.
«Это ворон-бандит!» — возмущаются беловежцы, которые из-за него не только лишаются ценностей, но и становятся жертвами несчастных случаев. Ворон обожает приземляться на головы прохожих, особенно велосипедистов, и вцепляться им в волосы. Люди падают с велосипедов, а птица садится на краю дороги и крутит головой, следя за вращением колеса лежащего на земле транспортного средства.
Не умевшую летать птицу нашли в 70-е годы ХХ века ученики Беловежского лесного техникума, которые проходили практику в пуще. Ребята не знали, как помочь ворону, и решили отнести его в Дзедзинку, в дом Симоны Коссак. Живущая в глуши натуралистка, биолог, связанная с беловежским Исследовательским институтом лесоводства, сразу же занялась его лечением.
Симона Коссак со своим вороном. Фото: Лех ВильчекЖивотным она помогала с детства: приносила домой найденных на улице птенцов, ухаживала за двумя бездомными волнистыми попугайчиками, подкармливала голодную канарейку, заботилась о птицах с перебитыми крыльями или не умевших летать.
Симона выросла в большой вилле с садом, в родовом гнезде Коссаков, известных польских художников, которые писали портреты и батальные полотна, любили природу и животных, особенно птиц, собак и лошадей. Дом Коссаков, именуемый Коссаковкой, до сих пор стоит в Кракове, расположенном в нескольких сотнях километров от Беловежской пущи, на другом конце Польши.
Когда в 1943 году, в разгар Второй мировой войны, Симона появилась на свет, в моде были доги. У семьи Коссаков было два арлекина, белых с черными пятнами. Ползая на четвереньках, девочка обнимала их чаще, чем отца и мать, которая не желала заниматься ребенком.
«Я не буду это кормить, заберите это», — сказала она отцу маленькой Симоны и служанкам сразу после рождения дочери.
Коссаки были разочарованы, что родился не сын, а еще одна дочь — в дополнение к Глории, старшей сестре Симоны. Они рассчитывали, что у них будет мальчик, четвертый Коссак, который унаследует мастерскую прадеда Юлиуша, деда Войцеха и отца Ежи, и продолжит семейную традицию. Когда выяснилось, что у них не будет долгожданного продолжателя рода, который писал бы лошадей, носил бы мольберты и родовую фамилию, Ежи Коссак пришел в такую ярость, что выстрелил в висевший на стене ринграфРинграф — металлическая пластинка с гербом или изображением святого, которую носили на груди военные. с Богородицей.
Ежи Коссак, отец Симоны. Источник: архив семьи КоссаковМало того, что Симона не родилась мальчиком, — спустя несколько лет она еще и не прошла испытания в отцовской мастерской. Результаты были плачевны: у девочки полностью отсутствовал художественный талант. В живописцы она не годилась. «Выродок», — так в семействе Коссаков говорили о Симоне.
«Дети, в будку!» — кричал дочерям отец, обращаясь к ним, словно к собакам. Так он просил Симону и Глорию, которым дал имена наподобие лошадиных, чтобы те спрятались под стол и не мешали ему. Это случалось, если дочери находились в гостиной, — обычно Коссаки предпочитали, чтобы они сидели с няней в своей комнате.
Дома Симону муштровали, мать учила ее хорошим манерам и велела подкладывать под локти тома энциклопедии Брокгауза, чтобы девочка привыкла не класть локти на стол.
Эльжбета Коссак, мать Симоны. Источник: архив семьи КоссаковМать отдавала дочери приказы и наказывала ее хлыстом. Симона ненавидела эту дрессировку и убегала с собаками в сад, чувствуя себя лучше среди животных, чем в кругу семьи: матери, отца и сестры. В саду она часами наблюдала за муравьями, заговаривала с перелетавшими с дерева на дерево горлицами, подмечала повадки грачей, которых в Коссаковке было видимо-невидимо, смотрела на бабочек, улиток и жуков.
Когда она начала ходить в школу, из сада Коссаковки за ней увязывались дрозд и ворон. Пока шел урок, птицы сидели на подоконнике, а потом, когда Симона возвращалась домой, летели вслед за ней обратно. Своим интересом к животным она снискала расположение отца, который, видя ее увлечение, время от времени разрешал дочери заходить в мастерскую и задавать вопросы. Тогда Симона открывала «Атлас животных», показывала птицу, о которой хотела узнать, и они разговаривали о повадках голубей, аистов или воронов, на минуту становясь ближе друг другу и наконец-то общаясь по-человечески.
Коссаки неохотно разрешали Симоне приводить домой подруг, но не имели ничего против присутствия животных, которым она приходила на помощь. Животные были страстью всей семьи, а подрастающую Симону птицы, пресмыкающиеся и рыбы увлекали больше, чем люди.
После школы она поступила на биологический факультет Ягеллонского университета и на лекциях по зоопсихологии утвердилась в том, во что верила с детства: животные чувствуют, слышат и общаются так же, как люди, но, в отличие даже от самых близких ей людей, никогда намеренно не причиняют никому вреда. Если они реагируют агрессией, то исключительно ради самозащиты. Они не похожи на людей, которые могут быть злыми, могут обмануть и даже убить с улыбкой на лице, — как она любила говорить впоследствии.
В университете Симона постоянно узнавала что-то новое о поведении животных: о матерях-козах, которые не наказывают своих детенышей, но ласкают и ободряют, чтобы маленькие козочки могли начать самостоятельную жизнь; или о самках тушканчиковой мыши, которые как будто знают, что суровое воспитание плохо влияет на потомство, и если мать не даст детям тепла, то они не смогут ни с кем подружиться. В этот период жизни она вновь убедилась, что ее восхищает именно природа: истории о танцах пчел, странствиях стрекоз или перелетах жуков. И что ее стихия — наблюдать за тем, что она видит в природе, а не заботиться в городе о родовом гнезде, как хотела ее мать. Именно тогда девушка начала мечтать о работе с животными и жизни в лесу.
Симона Коссак едет в лесную сторожку в Дзедзинке. Фото: Лех ВильчекДипломную работу Симона написала о рыбах. В детстве она постоянно слышала от родителей польскую поговорку: «Дети и рыбы должны молчать». Работая над дипломом и прислушиваясь с помощью микрофона к звукам аквариумных рыбок, она доказала, что они все же издают определенные звуки.
В начале 70-х с дипломом биолога она отправилась сначала в польские Татры, а затем в Бещады. Симона стала искать работу в диких горных лесах, потому что любила горы, мечтала изучать диких животных и работать в глуши, но не нашла подходящих штатных мест.
Симона столкнулась с непониманием и удивлением со стороны мужчин: как это она, женщина, хочет работать в Богом забытом углу, и как она, представительница рода Коссаков, стремится покинуть город и родную Коссаковку. В Кракове никто из ее окружения тоже не был в восторге от ее планов бегства из города.
Случайно она узнала о вакансии в одном из институтов в Беловежской пуще, и устремилась на северо-восток, в Подлясье, радуясь месту, где под ногами корни, а не брусчатка, и где живет множество видов зверей. Пуща оказалась для нее приветливее, чем горы. Симона получила работу, а со временем и дом — лесную сторожку в поселении Дзедзинка. Натуралистка обосновалась в нем, чувствуя, что в конце концов нашла свое место в жизни.
В Беловеже она написала кандидатскую диссертацию о косулях, в которой рассмотрела их питание и доказала, что косуля — вовсе не вредитель леса, как это кажется лесникам. Кроме того, она постоянно познавала специфику пущи, изучая местные виды растений и животных.
Симона со стадом косуль. Фото: Лех ВильчекВместе со своим близким другом Лехом Вильчеком, фотографом природы, жившим с ней в лесной сторожке в Дзедзинке, она начала наблюдать за животными и помогать тем из них, которых приносили люди или которых пара сама находила в лесу. Кроме ворона, они заботились о кабане, которого Вильчек привез из одного научно-исследовательского института, о двух лосятах, чья мать погибла, и о черном аисте со сломанным крылом.
Симона с лосями-близнецами, которых она называла Колой и Пепси. Фото: Лех ВильчекОни не хотели приручать животных, видели свою задачу в том, чтобы помочь им вернуться в лес, но, к примеру, ворон не хотел улетать и, несмотря на попытки удержать его от полетов в село, продолжал причинять вред случайным людям. Он жил в Дзедзинке, перескакивал с Симоны на Леха, реагировал на их команды. Сохранились фотографии Вильчека, на которых видно, как ворон сопровождает их во время работ у дома, пристает к их собаке, садится Симоне на голову. До сих пор живы люди, посещавшие пару, у которых остались шрамы от его клюва: ворон неожиданно бросался на гостей Симоны.
Натуралистка жила в деревянном домике в Дзедзинке, посреди леса, с животными, без водопровода и электричества, пользуясь керосиновыми лампами. Она покупала только самые необходимые вещи, критиковала безудержное потребительство и людей, уничтожающих планету.
Дом Симоны Коссак в Беловежской пуще. Фото: Лех ВильчекСо временем, помимо работы в институте, она начала писать книги о растениях и животных, записывать передачи на радио, популяризировать знания о природе, а затем, уже в свободной Польше, в перерывах между уходом за очередным птенцом и преподаванием, бороться за охрану пущи.
Мама Симоны, Эльжбета, Симона Коссак и ее подопечные. Фото: Лех ВильчекОна осуждала поведение своих коллег, которые ради научных исследований надевали на рысей и волков тяжелые ошейники. Противилась вырубке старых лесонасаждений, которые на протяжении долгих лет исчезали под пилами лесорубов. Порой сражалась за отдельные ели, дубы и липы и требовала охраны для всей территории Беловежской пущи. В 1992 году она опубликовала в авторитетной польской газете эссе, озаглавленное «Смерть пущи», в котором призвала прекратить уничтожение старейшего леса Европы.
В Беловеже Симона реализовалась в науке и в ее популяризации, а также в охране природы, став первым польским экологом и предпринимая активные действия в те времена, когда охрана природы делала лишь первые шаги после перемен, начавшихся в 1989 году. Реализовалась она и как женщина — натуралистка, порвавшая с семейной традицией охоты, публично осудившая то, чем занимались ее предки, — и в то же время как исследовательница животных и специалистка по экосистеме пущи.
Если бы я послушалась совета людей, которых считаю умнее себя, то сегодня я была бы обычной краковской мещанкой, разочарованной тем мирком, который там был, и жила бы с несбывшейся мечтой об иной жизни.
В 2001 году, рискуя потерять работу в Исследовательском институте лесоводства, Симона опубликовала книгу «Сага Беловежской пущи», в которой описала историю леса, а также переработки старых лесонасаждений на доски. А спустя четыре года она стала председателем Ученого совета Беловежского национального парка. Впоследствии многие натуралисты говорили, что это был лучший совет за все время существования парка. Профессор Симона Коссак не разрешала сверлить в деревьях отверстия и совершать другие действия, нарушающие экосистему в научных целях.
Симона Коссак с рысью Агатой. Фото: Лех ВильчекОна учила поляков любить природу, убеждая их, что они будут охранять ее лучше, если приобретут знания о видах растений и животных, о невероятных природных явлениях, если будут со-чувствовать другим.
Такова была ее миссия: показывать, что мы — не господствующий вид. Нам пора понять: земля не принадлежит людям, мы живем на ней вместе с другими и должны относиться к этому с уважением.
Люди, которые научатся со-чувствовать растению и животному, сумеют понять других и будут лучше относиться друг к другу.
Рассказывая о животных, она любила возвращаться к истории о своем невероятном опыте. Когда она писала диссертацию о косулях и наблюдала за ними, со временем косули начали считать ее членом стада и предупреждать лаем о приближающейся рыси.
Я пересекла границу, отделяющую мир людей от мира животных. Если бы от животных нас отделяло стекло, непробиваемая стена, они не обратили бы на меня внимания. «Мы косули, она — человек. Какое нам до нее дело?»
Если они предупреждали меня на языке своего вида, это означало только одно: «Ты член нашего стада, мы не хотим, чтобы с тобой случилось несчастье». Я переживала это событие много дней подряд, и сегодня, думая о нем, я чувствую в сердце мягкое тепло. Это доказательство того, как можно подружиться с миром диких животных, и как много понимания мы можем от него получить.
Когда Симона заболела раком, она продолжила заниматься популяризацией знаний о природе даже в больнице: записывала передачи для радио, писала тексты, давала интервью. Будучи человеком авторитетным, она оказывала поддержку экологам, работавшим в полевых условиях. Те, кто слышал ее рассказы о природе на Польском радио, говорили, что она «рисовала» словами, как истинная представительница семьи Коссаков. И когда она рассказывала о деревенских ласточках, рысях, лосях или зубрах, они видели все это, словно смотрели на картину. Талант, с которым она говорила о природе, был достоин звания четвертого Коссака.
Умирала она, отдавая распоряжения. Она хотела, чтобы кто-нибудь позаботился о ее партнере, занялся ее творческим и научным наследием, упорядочил ценности Коссаков. Она уходила с сознанием, что, порвав с художественными традициями семьи, она создала свое собственное имя.
Интерьер дома в Дзедзинке, украшенный предметами из Коссаковки. Фото: Лех ВильчекСимона умерла в 2007 году. Сегодня в Польше фамилия Коссак ассоциируется уже не только с искусством, но и с Беловежской пущей, с общим благом и всемирным наследием, а также с необыкновенной заботой о животных, растениях, других людях и с охраной природы.
Перевод Никиты Кузнецова
