Наталя Ткачик: Недавно вы вернулись из Изюмщины. Какие там настроения?
Виктория Амелина: Люди только что пережили оккупацию , продолжавшуюся много месяцев, видели, как разрушаются их города, чувствовали бесправность перед оккупантами, не могли связаться с родными или же рисковали жизнью ради этой связи, поднимаясь на гору Кременец. Те, кто живут в многоэтажках, сидят во дворах у подъездов и вместе готовят. Те, у кого частные дома, пытаются восстановить привычный образ жизни, но иногда это не удается, потому что, например, в огороде до сих пор лежит противопехотная мина и ее нужно обходить — а нога болит после того, как в нее еще летом попал осколок.
НТ: Что чувствует человек , приехав в эти деоккупированные места?
ВА: Сначала радость , потом страх задеть чужие чувства, потом снова радость, потому что люди угощают тебя яблоками и орехами из своих садов и готовы с тобой обниматься после тяжелых разговоров о войне и оккупации.
НТ: В Изюмщине вы побывали у родителей поэта и активиста Владимира Вакуленко , которого похитили оккупанты. Когда и как пропал их сын?
ВА: Родителям Владимира , конечно, очень тяжело, и я бы не хотела добавлять эмоциональные детали, потому что это интервью могут прочитать и они, и другие родственники Владимира, его друзья. Сейчас время, когда нужно особенно беречь друг друга. Избыток эмоциональных историй в интернете не помогает нам победить — такие истории собирают лайки в соцсетях, но ретравматизируют непосредственных участников событий.
НТ: Хорошо. Расскажите тогда о дневнике Владимира , который он для безопасности закопал перед тем, как его похитили.
ВА: Владимир закопал тетрадь в саду под вишней 23 марта 2022 года , его отец в это время был рядом. А на следующий день оккупанты забрали Владимира, и с тех пор домой в Капитоловку он уже не вернулся.
Мы вместе с его отцом выкопали дневник. Сначала копал он и очень расстроился , когда не смог найти тетрадь. На него больно было смотреть, ведь это фактически последнее, что сын поручил ему перед тем, как его похитили, — передать дневник нашим, когда Изюмщина снова станет свободной. Я продолжила копать и обнаружила сверток немного в стороне от места, где искал Владимир Григорьевич. Я стараюсь меньше пользоваться фейсбуком, но в тот вечер нашла возможность написать о своей находке, ведь об этом необходимо было сообщить правозащитному и литературному сообществу.
НТ: Чем именно ценны эти записи?
ВА: Владимир Вакуленко фиксировал в дневнике события , происходившие в оккупированной российскими военными Капитоловке, писал о своей вере в победу и о том, что переживает за сына. Дневник заканчивается словами: «Все будет Украина. Я верю в победу».
Дневник Владимира Вакуленко. Источник: Виктория Амелина / фейсбукНТ: В каком состоянии этот дневник и где он сейчас?
ВА: Пока дневник находится на временном хранении в Харьковском литературном музее. Было бы неправильно , если бы кто-то оставил его у себя — музей позаботится о нем лучше. Когда я открыла пакет с дневником, еще в Изюмщине, бумага была влажной. Владимир завернул его только в один прозрачный полиэтиленовый пакет, и так тетрадь пролежала в земле полгода. Я переживала, что бумага может испортиться окончательно. Советовалась с директором львовской библиотеки Татьяной Пилипец и собственно с директором Харьковского литературного музея Татьяной Пилипчук. По их советам сначала вложила страницы дневника между страниц книги, чтобы немного «оттянуть» влагу.
НТ: Говорят , что планируется издание дневника. Но не будет ли это нарушением авторских прав, ведь сам поэт напрямую не давал разрешения на публикацию?
ВА: Владимир , я уверена, хотел бы, чтобы дневник прочитало как можно больше людей. Но действительно существует проблема с авторскими правами. Пока есть надежда, что Владимир жив, они принадлежат ему, а значит тот, кто решился бы опубликовать дневник, рискует нарушить его авторские права. Поэтому мы пока и не делаем этого. Хотя получается, что мы уважаем закон больше, чем волю автора, человека, который находится в ужасном плену или погиб. Такая вот этическо-правовая дилемма. Но решаю ее не я: есть родители Владимира, его старший сын, правозащитные организации, Центр гражданских свобод, ZMINA, украинский ПЕН, Харьковский литературный музей.
Я верю , что нам удастся сделать все наилучшим образом. Хотя, возможно, лучше всего было бы не думать о законе, а передать дневник сразу, например, Сергею Кислице, Украинский дипломат, с 2020 года — постоянный представитель Украины при Организации Объединенных Наций. чтобы тот показал его на заседании ООН , чтобы все видели, что Россия делает с украинскими писателями, а имя Владимира прозвучало в мире.
На самом деле , я чувствую себя немного виноватой, что не сделала этого для Владимира, что для меня все же важнее оказался закон, а не его воля. Но, в конце концов, мы же и воюем в том числе за правовое государство, за то, чтобы жить по законам Украины.
А вообще все еще хочется верить , что Владимир вернется и сможет сам все рассказать и доредактировать или даже дописать дневник.
НТ: Полномасштабная война застала вас с сыном за границей. В первые дни после 24 февраля вы приехали в Украину , в то время, как из нее уезжали тысячи беженцев. Что заставило вас вернуться?
ВА: Мне показалось невозможным оставаться за границей. Я понимала , что нужна в Украине, что смогу волонтерить, принимать тех, кто эвакуируется, и так далее. К тому же моя команда Нью-йоркского литературного фестиваля была разбросана по всей стране, включая и Донецкую область. Мы в тот момент были на связи, работали над фестивальной заявкой, обсуждали тему фестиваля, программу. Я не могла не поехать к своей команде, друзьям, коллегам.
Проводить фестиваль за пределами Нью-Йорка Донецкой области мы не планируем. Вообще , думаю, на ближайшем фестивале мы будем много плакать, а потом уже читать стихи и обсуждать литературу. Ведь повсюду в Донецкой и Луганской областях много погибших, и среди гражданских, и среди тех, кто присоединился к ВСУ. Как мы сможем проводить там фестиваль, снова петь, снова развлекать детей? Но нам кажется, что мы должны собраться в Нью-Йорке после победы и хотя бы подумать о будущем — поэтому мы придумали хэштег #вНьюЙоркуПісляПеремоги.
НТ: Как появилась идея Нью-йоркского литературного фестиваля в прифронтовом поселке в Донецкой области?
ВА: Впервые я побывала в украинском Нью-Йорке в 2005 году. Тогда он официально назывался Новгородским , но местные помнили, что Новгородское — это название, которое городку дала советская власть, а не настоящие основатели. И все там шутили, что они из Нью-Йорка. Поэтому когда в 2014-м началась война, а я начала ездить в прифронтовую зону с выступлениями, появилась идея фестиваля. Я изначально, собственно, тоже шутила, что, мол, мы могли бы сделать Нью-Йоркский литературный фестиваль. А в мае 2021-го я почему-то наконец решилась и вместе с Александрой Папиной, культурным менеджером из Краматорска , поехала в Нью-Йорк разговаривать с местными активистами об этой идее. Они оказались классными людьми, мы взялись за дело, и в октябре 2021-го состоялся первый Нью-Йоркский литературный фестиваль в Донецкой области. Так совпало , что 1 июля 2021 года городок как раз переименовали в Нью-Йорк — общественность боролась за это с 2016 года.
НТ: Какое вообще влияние имеет культура? Если бы такие украинские мероприятия , как Нью-йоркский литературный фестиваль, периодически проводились на востоке Украины с момента восстановления независимости 1991 года, — это могло бы повлиять на сознание людей? Предотвратить войну 2014 года, аннексию Крыма и затем, соответственно 24 февраля 2022 года?
ВА: Виноват агрессор , а не жертва. Это же Россия напала на украинский Крым, на украинские Донецкую и Луганскую области, а потом и на другие города. Поэтому предотвратить большую войну могли только российские деятели культуры, не украинские.
НТ: Как писательница Амелина стала волонтером?
ВА: Да как-то незаметно. Я начала волонтерить еще как айтишница в 2014 году. То есть мой роман «Синдром ноября» тогда уже был издан , но все-таки я в основном работала в айти. Поэтому волонтерить было легко, ведь айтишники сразу скидываются достаточно большими суммами и, соответственно, уже не нужно работать с соцсетями.
Вообще я бы не называла себя волонтером. За годы войны смысл этого слова изменился , и я не до конца понимаю, что оно означает. Просто стараюсь помогать — и военным, и другим людям, которые в этом нуждаются. На уровне нашего фестиваля или частным образом.
Виктория Амелина на Черниговщине. Источник: Виктория Амелина / фейсбукНТ: Вместе с представителями правозащитной организации Truth Hounds вы документируете военные преступления РФ в Украине. Как это происходит на практике? Какое из них потрясло вас больше всего?
ВА: Не знаю , как выбрать самое большое страдание. Не существует такой шкалы. Кроме того, кстати, не все опрошенные подписывают разрешение на передачу информации СМИ.
Документирование военных преступлений в основном состоит в работе со свидетелями и пострадавшими , ведь главное в будущих делах — это именно свидетельства людей. Украинские правозащитные организации используют разные методики. В Truth Hounds мы сразу записываем, набираем свидетельства на ноутбуке, потом вместе перечитываем, уточняем данные, даты, локации. Часто просим свидетеля нарисовать схему: где располагались блокпосты, техника, а где произошли те или иные события, которые носят признаки военного преступления. Если на месте остались обломки снаряда, дырки от пуль в стенах и так далее, то мы фиксируем это на видео. Людей мы не снимаем, потому что человек на камеру говорит иначе. А нам важен не сюжет и эмоции, а детали, которые могут оказаться значимыми в деле. Ведь будет обидно, если из-за некачественной работы со свидетелями важное дело рассыплется в суде и виновные не будут наказаны.
Я , конечно, неопытный документатор и пока часто ошибаюсь, забываю уточнить какие-то детали, но стараюсь улучшать свою работу под руководством опытных коллег. В любом случае у сотрудников правоохранительных органов пока не намного больше опыта в документировании именно военных преступлений, чем у нас, новичков в Truth Hounds или других правозащитных организациях. Поэтому правоохранители рады помощи, ведь работы, то есть военных преступлений — спасибо российским военным! — теперь слишком много.
НТ: Есть ли в Украине сейчас место для русской культуры? И возможен ли публичный диалог с «хорошими русскими» и почему?
ВА: Нет , конечно. Я понимаю, что когда-нибудь, через много лет, будет, но сейчас у нас нет ресурса об этом думать. Весь наш ресурс нужно направить на то, что поможет нам победить.
Для меня диалог с российскими авторами невозможен: в марте 2022-го я подписала коллективное заявление всех членов украинского ПЕН , в котором объясняется, что диалог мы сможем вести только тогда, когда последний российский солдат покинет территорию Украины. Я подписала и придерживаюсь нашей договоренности. Для меня важна солидарность. Хотя я люблю дискутировать и, думаю, получила бы определенное удовлетворение, пообщавшись на сцене даже с не очень хорошими россиянами. Я умею вести дебаты без эмоций. Но повторюсь: я подписалась под солидарной позицией украинских авторов ПЕН и не буду нарушать договоренность, пока мы так же солидарно не примем какое-то другое решение.
Во время войны мы , на мой взгляд, не можем жить и работать «каждый сам за себя», мы должны быть командой. В то же время, я не думаю, что тех из нас, кто ведет диалог с россиянами, нужно как-то слишком резко критиковать. Наоборот, мы должны научиться договариваться прежде всего между собой. Наше взаимодействие друг с другом важно для победы, а значит, мы не можем его подрывать.
НТ: Как после 24 февраля изменится или уже изменилось ваше творчество и украинская литература в целом?
ВА: Я не могу сейчас писать художественную литературу. Написала несколько стихов , но и эти стихи очень аскетичные. А украинская литература, думаю, перестанет быть провинциальной: мы будем писать об универсальных ценностях, а не объяснять миру себя.
НТ: Что вы в первую очередь сделаете после известия о победе?
ВА: Поеду в украинские Донецк , Луганск, Мариуполь , Бахчисарай. В Херсон я надеюсь поехать еще до окончательной победы , потому что там дорогой мне человек, который очень ждет наших.
Перевод с украинского Ольги Чеховой
