Летом 2016 года на границе Беларуси и Польши случился миграционный кризис. Сотни чеченских беженцев пытались попасть на территорию Евросоюза , но польские пограничники пропускали только по несколько семей в день. Люди, которым не удалось попасть в Польшу, разбили лагерь прямо на вокзале Бреста. Об этом узнала Марина Хулиа — варшавянка, педагог по образованию. Она поехала в Брест помогать чеченским семьям, учить детей, живущих на вокзале, а также начала опекать тех, кому удалось попасть в Польшу. Так появилась инициатива «Дети с брестского вокзала» (Dzieci z dworca Brześć). О Марине Хулии написали ведущие польские СМИ. Сегодня она помогает 53 чеченским семьям , проживающим в Польше.
Чеченская девочка на брестском вокзале. Фото: Енджей НовицкийЕвгений Климакин: Марина , некоторые журналисты пишут, что ты белоруска, а некоторые — что русская.
Марина Хулиа: Все пишут правду. Я наполовину русская , а наполовину белоруска. Живу в Польше уже 28 лет.
ЕК: Как началась твоя дружба с чеченскими беженцами?
МХ: Все началось не в Бресте. Лет 18 назад , когда я преподавала русский язык в одном из лицеев Варшавы, я узнала о месте, где живет много русскоязычных детей, и решила туда поехать. Центр для беженцев на улице Цёлка (Ciołka) — это некрасивый пошарпаный дом, напоминающий общежитие. Внутри были желтые облупленные коридоры, и возле каждой двери стояли ботиночки или тапочки. По ним можно было легко понять, сколько детей в семье — сколько ботиночек, столько и детей. Почти все, кто там жил, были беженцами из Чечни. Я познакомилась с ними, сказала, что у меня в школе есть мальчик — чемпион по бальным танцам и я могу его привести, чтобы он научил детей танцевать. Дети ответили: «Диеца , мы умеем». (Диеца — это тетя по-чеченски.) Они принесли магнитофон и стали танцевать лезгинку. Позже в Доме культуры мы сделали первый чеченский вечер. Я осталась с ними как волонтер.
ЕК: При каких обстоятельствах ты решила поехать к беженцам в Брест?
МХ: В 2016 году я прочитала о миграционном кризисе на пограничном пункте Брест-Тересполь. Чеченские беженцы (главным образом женщины с детьми) пытались пересечь границу , но Польша их не пускала. Они жили прямо на вокзале. Я подумала: кто им поможет, если не я? Я знаю язык и культуру. Я учитель, а там дети, которые не ходят в школу. Недолго думая, собрала чемоданчик: положила пару футболок, красную ленту, ножницы и поехала организовывать на брестский вокзал «Демократическую школу» (до сих пор сохранилось видео, на котором мы перерезаем ленточку по случаю открытия школы). Чеченцев был действительно полный вокзал — человек сорок или больше. Все лавочки были заняты, потому что на них спали дети — они были прикрыты куртками, полотенцами, ковриками для молитв. Люди жили на вокзале.
Марина Хулиа и чеченские семьи на брестском вокзале. Фото: Енджей НовицкийТатьяна Кучинская: Почему они там оказались?
МХ: Они убегали из Чечни. У каждого была своя история , которую они хотели рассказать пограничникам в Тересполе. Чеченки убегали от домашнего насилия, от садистов-мужей, от того, что в Чечне по законам дети принадлежат мужу и его семье. Там женщина не обязана терпеть побои, это стыдно, поэтому обычно отец или братья забирают такую жертву насилия домой. Но дети остаются у мужа. Ни одна из женщин этого не хотела — они хотели быть со своими детьми, воспитывать их. Они говорили, что лучше жить на брестском вокзале, чем потерять детей, постоянно терпеть унижение, насилие, побои. Среди них были также политические беженцы.
ТК: Почему Польша их не пускала?
МХ: Это вопрос к тем , кто был и остается у власти в Польше. Политика не делается на погранпереходе: не пограничники самостоятельно принимают решение впускать или не впускать людей, которые просят статус беженца. Такова польская миграционная политика. Официальная Польша не хочет принимать беженцев, прежде всего беженцев-мусульман, не понимая, что их мало и они ничем не угрожают. Это добрые, несчастные и часто очень наивные люди. Например, Седа бежала из Чечни с мужем, которого заставляли ехать воевать на Донбасс, и детьми. Седа думала, что на границе Брест-Тересполь стоят будки с надписями «Польша», «Германия», «Австрия», пройдя через которые, люди попадают в соответствующие страны. Будучи беременной, она 16 раз пересекала границу, каждый раз покупала девять билетов: для детей, себя и мужа. И каждый раз их разворачивали. Отчаявшись, Седа сказала мне: «Если Европа меня не хочет , то и я не хочу в такую Европу». Она осталась в Бресте , родила там ребенка.
Марина Хулиа с одним из подопечных. Фото: Марта РыбицкаяЕК: Главное — не вернуться в Чечню?
МХ: Да. Для многих из них возвращение равнозначно смерти. Например , одна из беженок, Жоуред, рассказывала, как муж отнял у нее детей. Он держал их взаперти и не кормил. Чтобы подавить чувство голода, дети ели бумагу. Жоуред тяжело работала на стройках, копила деньги на побег. В конечном итоге женщина попросила у мужа отпустить детей с ней на прогулку — а на самом деле бежала с ними в Брест. Жоуред повторяла, что на вокзале она с детьми чувствует себя безопаснее, чем в Чечне. К счастью, сейчас они уже в Польше. Трое из пятерых детей находятся под опекой психолога. Двое практически не умеют ни писать, ни читать.
ЕК: Говорят , некоторые чеченские семьи сначала смотрели на тебя с опаской.
МХ: Мадина , которая потом стала моим лучшим другом, вообще считала меня ненормальной. Она достаточно замкнутая и нелюдимая, слабо знала русский язык, закончила только три класса. Когда в Чечне была война, российские солдаты засовывали взрывчатые вещества в детские игрушки и те взрывались в руках у детей. Отец тогда перестал пускать Мадину в школу, сказал, пусть лучше будет необразованная, но живая. Уже в Польше Мадина призналась мне: «Вай , ты когда первый раз приехала, я подумала, что за сумасшедшая женщина: прыгает, поет, танцует с детьми. Зачем она это делает?» Мадина сперва даже не разрешала детям подходить ко мне , а они уговаривали ее, хотели вместе со всеми лепить, рисовать, петь. В итоге она их отпустила.
ТК: Чем вы занимались на вокзале кроме обучения?
МХ: Буквально через два месяца после открытия «Демократической школы» для детей я открыла школу для мам. Сказала им: «Милые мои , хватит сидеть как зомби и смотреть. С вами я тоже буду заниматься. Мы выучим польскый язык, тоже будем петь, танцевать и шить игрушки». Кстати , эти игрушки я потом продавала в Польше, а деньги отдавала чеченкам. Об истории начали писать СМИ, поэтому поляки, желая помочь, охотно покупали наши самодельные куклы, зайцев. И знаешь, чеченкам понравилось учиться, делать что-то вместе. У этих женщин не было детства — у них была только первая и вторая чеченские войны. В этой школе для мам они позволили себе быть немного детьми: начали петь, танцевать, шутить.
ЕК: Сколько времени ты проводила в Бресте?
МХ: Приезжала на две-три недели , при этом везла огромные чемоданы гуманитарной помощи от польских школ. Меня знали во многих школах благодаря моему последнему месту работы — я была консультантом Министерства образования по обучению детей-иностранцев. Сотрудники школ с удовольствием передавали детям с брестского вокзала сладости, тетради, ручки, фломастеры, учебники польского языка.
ЕК: Ты готовила беженцев к тому , что рано или поздно они попадут в Польшу?
МХ: Безусловно! Есть даже видео , на котором стоят наши мамы и говорят на польском языке. Первая: «Здравствуйте», вторая — «Меня зовут Мадина», следующие — «Я чеченка», «Я убежала из Чечни, чтобы спасти жизнь», «Я мать, а не террористка». Я учила их говорить с пограничниками на польском языке. Дети не любили пограничников, называли их дураками. А я говорила, что среди пограничников есть дураки, а есть не дураки — как везде. Они просто служащие. Однажды на наши занятия я привезла рамки, и мы с чеченцами нарисовали добрых пограничников — в шапках с надписью Polska и с бабочками на шее. Все эти портреты я вручила заместителю коменданта пограничного пункта Тересполь с просьбой быть добрее хотя бы к детям. Он взял эти рисунки.
ТК: В каждой ситуации вы искали позитивное решение.
МХ: Конечно! Как-то в Лодзи мне подарили 30 красных шапок с белой надписью Polska. Не поверите: когда семья шла в этих шапках , пограничники их пропускали. Едет ингушка, с нею семеро детей — все в этих шапках. И все прошли! Или чеченская семья — трое детей, тоже все прошли. Потом я ехала к ним в Польшу, забирала эти шапки, опять привозила в Брест и новые дети шли в этих шапках. Они говорили пограничникам: «My chcemy do Polski» (Мы хотим в Польшу). Понимаете , у нас все строилось на любви и доброте, без претензий, злости и ненависти.
Дети с брестского вокзала. Фото: Марта РыбицкаяЕК: Как ситуация выглядит в последнее время?
МХ: Не изменилась. Каждый день Польша пропускает по одной-две семьи. В 2016 году ехало примерно по две тысячи человек в день , а пускали одну-две, максимум три семьи. Сейчас из-за коронавируса вообще никого не пускают. Перед карантином я была в Бресте, поэтому информация достоверная.
ТК: А почему чеченцы хотят попасть именно в Польшу?
МХ: Могли бы еще в Литву , но почему-то не едут. Литва им чужда, а в Польше большая диаспора. Чеченцы ведь приезжали сюда после войны. Поэтому новые беженцы надеются встретить своих, обосноваться.
ЕК: Почему ты этим занимаешься?
МХ: Это приносит мне радость. Я люблю детей... если не у себя дома. А тут даже эти женщины называют меня мамой. Забавно , когда 160-килограммовая Маина говорит мне «мамуля». У нас по сути нет организации, мы просто большая дружная семья.
ЕК: В семье бывают ведь и ссоры.
МХ: Как без этого! Например , с Хедой мы дружим давно, но дважды ссорились. Первая ссора была такая: приходит Хеда ко мне домой, приносит пустой бланк с чеченской печатью и просит написать свидетельство о смерти ее мужа (она хотела предъявить этот документ в каком-то учреждении). Я сказала: «Ты что , с ума сошла? Во-первых, твой садист живой, а во-вторых, это нарушение закона. Я сидеть не пойду». «Вай, ты мне не друг!» Хеда забрала бумагу и месяц со мной не разговаривала. Потом помирились.
ЕК: Сейчас под твоей опекой в Польше находятся 53 чеченские семьи. Ты ставила перед собой задачу интегрировать их в польское общество?
МХ: Я понимала , что они приедут и попадут в гетто — центры для беженцев. Это хуже, чем брестский вокзал. Эти места, как правило, отдалены от больших городов, они находятся где-то в лесах. Людям там очень тяжело и одиноко. Поэтому я решила сделать все, чтобы вытаскивать своих друзей из этих мест, помогать им не быть людьми, которые ходят с протянутой рукой.
Первое слово , которому я учила их еще в Бресте было «волонтер». Я решила, что надо давать, а не постоянно ждать помощи. Мы пошли туда, куда не ездят большинство поляков: например, в дома престарелых. Там живут дедушки и бабушки, к которым никто не приезжает. Раньше они сидели и медленно умирали, а теперь у каждого из них есть чеченская дочка и чеченские внуки. Мы приезжаем, поем для них, танцуем, массируем им ручки-ножки. Этим бабушкам по восемьдесят-девяносто лет. Мы о них заботимся, обнимаем их, кормим, проводим у них субботники, моем окна, меняем подгузники. Чеченки готовят еду, и мы кормим их с ложечки. Они говорят нам: «Ты мне снилась» , «Если вы не будете приезжать, я умру».
Дети с брестского вокзала в доме престарелых. Фото: Марта РыбицкаяТак начался наш круговорот добра в природе. Многие поляки стали охотно предлагать помощь моим чеченцам , зная, что они делятся: например, получив в подарок какой-то продуктовый набор, из части этих продуктов приготовят еду для одиноких людей.
ТК: Чем еще вы занимаетесь?
МХ: В варшавском районе Воля есть заброшенные дачные домики — без воды , света и газа. Там живут бездомные. Мы навели у них порядок, вывезли мусор, а с одним из этих людей, паном Казиком, оборудовали там столярную мастерскую. Вместе с ним мы делаем кормушки для птиц и продаем по всей Польше. Вырученные деньги тратим на еду для бездомных. А еще ездим в один краковский хоспис.
ЕК: И ты все это делаешь сама?
МХ: Естественно , нет. Рядом — поляки, которые постоянно помогают нашей инициативе. Например, Матеуш Мильчарек, который координирует работу волонтеров, незаменимая Эдита Костовская — я звоню ей по любому поводу: если у кого-то нет обуви, если у чеченок компьютер сломался, если велосипед надо починить. Нам помогают даже школьники. Например, ученик лицея Ян Самоцкий регулярно собирает продукты для чеченцев, вместе с друзьями обучает детей польскому. Вот уже несколько лет с нами прекрасный польский фотограф Марта Рыбицкая. Она не только фотографирует наши мероприятия, но и ведет соцсети «Детей с брестского вокзала».
ЕК: А на что живут чеченцы?
МХ: Благодаря подработкам и социальной помощи. Пока рассматривается дело , ты получаешь символические деньги. Если живешь в лагере, то это 70 злотых в месяц на человека (15,5 евро). Если вне лагеря — немного больше. Например, у Мадины трое детей, и им на четверых выделяют 1,5 тысяч злотых в месяц (около 335 евро). А аренда в Варшаве самой скромной квартиры это как раз те же 1,5 тысяч злотых. Самое обидное, что нельзя работать официально. У чеченцев очень много отказов в предоставлении статуса беженца: его можно обжаловать, но пока все это длится, ты не можешь официально работать.
Чеченские дети в Национальной художественной галерее Захента (Zachęta). Фото: Марта РыбицкаяТК: Чего в польской жизни ваших чеченцев больше: хорошего или плохого?
МХ: Хорошего. Их часто приглашают в разные города , они знакомятся с разными интересными людьми. Например, как-то нас пригласили во Вроцлав. Мы пошли там в дом престарелых. Работник дома престарелых сразу меня предупредил, что обниматься, как мы это любим делать, не стоит. Сказал, что у них некоторые бабушки-дедушки злобные, трогать их не надо. А я вышла и первым делом сказала: «Мы так сильно хотели к вам приехать! Очень хотели с вами познакомиться! Скажите , кто хочет обняться?» И все подняли руки.
ТК: Меняется ли на ваших глазах отношение поляков к иностранцам?
МХ: Мы с детьми были в одной деревне на Кашубах. Нас пригласила местная активистка , но большинство жителей не очень хотело, чтобы мы там появлялись. И вот мы приехали — мусульмане, пятнадцать человек — на неделю. Жили в доме культуры, потому что семьи не хотели нас принимать. Но мы как обычно, сделали для них концерт, приготовили еду, общались. Уже на следующий год нас встречали всей деревней! Местная жительница Йоля сказала, что забьет для нас барана. Я умоляла ее не трогать барана, потому что я веганка, но она забила, разделала его и отдала чеченкам. Эта женщина — бедная, но она копейки не взяла, просто хотела угостить, поделиться тем, что у нее есть. Получается, что я не только показываю детям живую Польшу, но и полякам детей и мам «с брестского вокзала» — людей из другой культуры.
ЕК: А как ты зарабатываешь? «Дети с брестского вокзала» — это ведь волонтерская история.
МХ: Пишу книги , продаю их на авторских встречах. Последняя так и называется — «Дети с брестского вокзала». Признаюсь, карантин меня финансово подкосил и я обратилась к моим друзьям, попросила помочь с распространением книг. Один знакомый сразу продал 33 книги. Так и живу.
ЕК: За эти годы много всего произошло. Какая история тебе запомнилась больше всего?
Мадина с детьми. Фото: Марта РыбицкаяМХ: Мадина , которую я уже упоминала, приехала в Брест с мужем-садистом. Он обещал, что в Европе они начнут все сначала, он изменится, бросит наркотики, не будет ее бить. Я об этом не знала, они казались мне идеальной семьей. На вокзале я спросила ее как-то, любит ли она мужа. Мадина долго молчала, а потом заплакала: «Уважаю как отца своих детей». Спустя год , после более 20 неудачных попыток пересечь границу, их все-таки пустили в Польшу. Тогда она мне все рассказала: как он избивал ее 12 лет, как она попала в реанимацию после побоев, как дважды пыталась покончить с собой. В Польше ничего не изменилось. Он продолжал принимать наркотики, избивал ее. И тогда Мадина поступила как европейка — однажды она вызвала полицию и его забрали. Мадина уже получила разрешение на проживание по гуманитарному статусу, а мужа депортировали с пятилетним запретом на въезд на территорию Евросоюза.
ЕК: «Детям с брестского вокзала» четыре года. Ты довольна?
МХ: Конечно! Я довольна тем , что нам удалось сделать. Конечно же, я могла бы создать благотворительную организацию — это дает финансовую безопасность, но не хочу. «Дети с брестского вокзала» — это адресная помощь одних людей другим, это круговорот добра. Нам не надо снимать офисы, нанимать сотрудников. Мы все делаем спонтанно, живем как большая семья. Мы делаем то, что хотим, и тогда, когда хотим. Мой любимый польский мультфильм — «Рекс». Помните, в каждой новой серии у него новое занятие: Рекс-садовод, Рекс-актер, Рекс-медбрат, Рекс-певец. Я живу по такому же принципу, я хочу заниматься разными вещами. Сегодня я вместе с моими друзьями готовлю еду, завтра мы делаем скворечники, послезавтра едем в хоспис, потом снимаем документальный фильм, через несколько дней устраиваем концерт — и так бесконечно. Главное, чтоб, несмотря ни на что, было весело.
