Close

Годовщина советской агрессии против Польши могла бы склонить Россию к размышлению об ошибках, которые отравляют отношения с соседями на целые поколения. Однако российские власти предпочитают не признавать факта оккупации Советским Союзом восточной части польского государства в 1939-41 и 1944-45 годах, а настаивают на законности сталинских аннексий. Причина такого положения вещей не только в неосталинистской исторической политике эпохи позднего Путина. Немаловажную роль играет осознание юридических последствий признания факта агрессии.

Преступления в прошлом, пропаганда в настоящем

Около двух часов ночи с 16 на 17 сентября 1939 года польского посла в Москве разбудил телефонный звонок. Звонили из секретариата Народного комиссариата иностранных дел — Потёмкин, заместитель наркома, просил Вацлава Гжибовского срочно приехать. Когда посол прибыл, тот зачитал ему текст ноты Вячеслава Молотова.

«Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать» – так начинался этот печально известный документ.

Посол ноту не принял. В разговоре с Молотовым он выразил протест не только против утверждения о прекращении существования польского государства — нелепого как с точки зрения международного права, так и фактически, — но и против многих других тезисов, содержавшихся в документе. Достаточно упомянуть, что на тот момент Варшава еще оборонялась от немцев (сопротивление продолжалось вплоть до конца сентября). В стране находился президент, правительство и верховный главнокомандующий, а половина территории не была оккупирована. Войска отступали в юго-восточную часть страны, чтобы, с учетом ослабления немецкого наступления, продержаться до момента прихода союзников.

Гжибовский обязался лишь уведомить польское правительство об агрессии. Нота через несколько часов была доставлена в посольство курьером.

Послу и другим польским дипломатам (за исключением консула в Киеве Ежи Матусинского, тайно убитого) удалось в течение последующих недель покинуть территорию СССР. На этом, как ни парадоксально, настаивал посол Германии в СССР Фридрих-Вернер фон дер Шуленбург, который возглавлял дипломатический корпус. Ведь сами советские власти считали, что раз нет польского государства, то нет и польских дипломатов.

Дальнейшая история хорошо известна. 1-2 ноября 1939 года СССР совершил формальную аннексию 52% территории Польши, захватив в плен тысячи офицеров. Весной 1940 года они вместе с представителями элит, арестованными в первые месяцы оккупации (всего не менее 22 тысяч человек), были расстреляны НКВД — в историю это вошло под названием Катынский расстрел. В 1939-41 годах несколько сотен тысяч граждан Польской Республики, официально признанных советскими, было депортировано в СССР. Более того, 31 октября 1939 года Молотов, выступая перед Верховным Советом СССР с речью, обосновывающей сентябрьскую военную кампанию против западного соседа, подчеркивал, что «оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей». Он обрушился также на Францию и Англию, поскольку «идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за "уничтожение гитлеризма", прикрываемая фальшивым флагом борьбы за "демократию"».

Советская оккупация восточных воеводств Польши продлилась два года. После нападения Германии 22 июня 1941 года эти земли были молниеносно захвачены вермахтом, а Сталин пришел к выводу, что все-таки лучше признать существование польского государства и правительства. Он также решил предоставить «амнистию» польским гражданам — правда, таковыми СССР, в нарушение международного права, признал лишь т.н. коренных поляков и евреев. В то же время советский диктатор пытался склонить польские власти к договору об уступке части земель, оккупированных в 1939-41 годах. Те отказались, ссылаясь при этом не только на международное право, но и на отсутствие у правительства мандата и полномочий на отказ от территорий, а также на исторические и культурные связи этих земель с остальной Польшей; в случае с северной частью спорной территории важным аргументом был, кроме того, численный перевес поляков.

Поэтому в январе 1943 года Советский Союз вновь признал всех жителей спорных земель своими гражданами, в апреле того же года вообще разорвал дипломатические отношения с правительством Польши, а в 1944 году создал собственное марионеточное правительство, названное «Польским комитетом национального освобождения». Позднее, во время Ялтинской конференции, Сталин склонил западные страны к поддержке его территориальных требований и отказу от поддержки правительства в Лондоне, а также к созданию на основе своего варшавского комитета «Временного правительства национального единства». Получив международное признание, 16 августа 1945 года это правительство подписало договор об уступке 90% территории, занятой СССР в 1939 году.

Сказанное выше — это, казалось бы, сухая констатация общеизвестных фактов, которая не должна вызывать каких-либо споров. Однако на практике российское государство до сих пор не только не извинилось за действия СССР осенью 1939 года, но и официально их не осудило. При этом Катынское преступление и пакт Молотова — Риббентропа были осуждены еще в период перестройки и президентства Ельцина, и в отношении Катыни Дума повторила эту оценку в 2011 году. В то же время, события 17 сентября остаются постоянным предметом манипуляций, сводящихся к повторению лжи из ноты Молотова — последним примером этому может служить статья Сергея Нарышкина «Иного выхода не было».

Обычно к ним добавляются футурологические рассуждения о том, как повернулась бы история, если бы СССР не совершил «миротворческой» опрерации в «Западной Украине и Западной Белоруссии» в 1939 году (и, соответственно Гитлер в 1941 году оказался бы ближе к Москве), «исторические» аргументы о принадлежности этих земель в прошлом к Российской империи или даже русским княжествам, а также этнонационалистическое морализирование о том, что послевоенные границы, в конечном счете, справедливы, так как основаны на этническом критерии.

Почему они лгут?

В этом месте у читателя может возникнуть закономерный вопрос: почему российская дипломатия — независимо от меняющейся атмосферы во взаимоотношениях — в течение многих лет упорно держится за сталинское правовое и историческое толкование событий осени 1939 года?

Сразу напрашивается ответ, что признание агрессии, осуществленной если не в союзе, то, по меньшей мере, в тактическом согласовании с Гитлером, было бы ударом по самой сути российского национального сознания: ведь оно построено на образе СССР как о победителе нацизма. Кроме того, российская дипломатия и официальная историография пытаются представить СССР как нормального участника международных отношений со столь же оправданными интересами и способами реализации своей политики, как США или другие западные державы. В действительности же это была тоталитарная держава, которая, не считаясь с издержками, использовала преступные методы, включая преступления против человечности и геноцид. Важно также понимать, что признание агрессии заставило бы пересмотреть устоявшиеся исторические интерпретации, связанные с польско-российскими отношениями в период Второй мировой войны, а также, например, карты территории СССР во время войны или число жертв. Отметим, что сейчас Россия включает жертвы на спорной территории в число советских потерь, а Польша — в число своих.

К тому же нынешние правители России, зачастую выходцы из спецслужб, наверняка эмоционально не способны на иной, нежели имперский, подход к истории России, и проведение иной политики. В конце концов, аннексия Крыма после «референдума» и ее правовое и историческое обоснование имеют очень много общего с аннексией восточной Польши. А концепция Украины как «искусственного государства», которую Путин еще десять лет назад представил в Бухаресте президенту США (и в которую искренне верит, кажется, не только он), очень напоминает направленную против Польши довоенную советскую пропаганду и разглагольствования Молотова об «уродливом детище Версальского договора».

Однако, что интересно, советскую аннексию восточной Польши не признавала даже ельцинская Россия, а в 1999 году МИД официально протестовал против интерпретации событий 1939 года как агрессии. Так что речь идет не только об эмоциях, незнании истории или пропаганде. Кажется, важная и неизменная причина того, что Кремль придерживается сталинских утверждений о прекращении существования польского государства — понимание того, что признание в преступной агрессии означало бы отход России от правовой позиции СССР в вопросе суверенитета над восточными землями довоенной Польши в период Второй мировой войны. То есть Россия признала бы то, что остальной мир (помимо, конечно же, Третьего рейха) признавал всегда, а именно, что Вильно, Львов и другие города до момента подписания упомянутого пограничного договора с Польшей в августе 1945 года были не частью СССР, а землями, на которых он был военным оккупантом. Таким образом, к примеру, оборона Бреста в 1941 году (являющаяся важным элементом советского мифа о Великой отечественной войне) была не защитой родины, а началом войны двух захватчиков, которая началась на польской территории. Депортация польских граждан или интернирование польских солдат и т.д. на польской территории (за которые несет ответственность, в частности, генерал Иван Черняховский, столь чтимый российскими дипломатами в Польше) также были явным нарушением международного права и правомочий оккупанта.

Такое переосмысление позволило бы Польше предъявлять России как продолжателю СССР претензии репарационного характера, а отдельные люди могли бы требовать компенсации за нарушения прав во время оккупации. Кроме поляков с такими требованиями могли бы выступить граждане Украины, Беларуси или Литвы — потомки граждан Польши, если будет доказано, что в период 1939-1945 годов они понесли измеримые потери по вине СССР. Это, к тому же, усилило бы и так немалое давление на Россию с целью признания оккупации прибалтийских государств — которая, впрочем, также очевидна. Эти страны в последние годы ищут юридические возможности предъявить такие претензии, и не исключено, что Польша могла бы их в этом поддержать.

Что делать?

Историческая политика путинской России, которая в последние годы превращается просто-напросто в неосталинистскую пропаганду, не позволяет надеяться на изменение российского подхода к пакту Молотова — Риббентропа, к советским преступлениям в оккупированной Польше после 1939 года и к аннексии Литвы, Латвии и Эстонии. Точно так же трудно питать иллюзии в отношении перспектив прекращения оккупации Крыма, пока авторы этого преступления остаются у власти. Однако очевидно, что люди, ответственные за нарушения международного права в современную эпоху и за отрицание его нарушений в период Второй мировой войны, рано или поздно перестанут определять судьбы России.

И тогда России придется пересмотреть взаимоотношения с соседями — если она даже не сделает этого из-за приверженности демократическим ценностям и принципам и понимания выгоды, приносимой добрососедством, то ее вынудят к этому элементарные вызовы: необходимость децентрализации для управления огромной территорией и экономическая ситуации в стране, зависящая от отношений с Евросоюзом и НАТО. Это произойдет, потому что, как выразился великий польский политический писатель Юлиуш Мерошевский, весьма сомнительно, чтобы в Москве открыли эликсир имперского бессмертия. И едва ли улучшение отношений с Россией и восстановление доверия будут возможны без отказа России от политики присвоения территорий чужих государств и оправдания такой политики, проводимой в прошлом.

«Фальшивая история является наставницей фальшивой политики» — писал 150 лет назад историк Юзеф Шуйский, один из пионеров критического осмысления польской истории. В том, что касается событий 17 сентября, российские государственные интересы требуют не повторения неосталинистской пропаганды, а жеста, сопоставимого по масштабу с постановлением Съезда народных депутатов от 24 декабря 1989 года, безоговорочно осудившим пакт Молотова — Риббентропа.

Они также требуют корректировки трактовок Второй мировой войны, чтобы политика СССР по отношению к Польше описывалась на основании норм и ценностей международного права, а не сталинского «лева». Одновременно необходимо побудить российское общество к новой интерпретации прошлого, получить бóльшую общественную легитимацию процесса деимпериализации коллективной памяти и осуждения несправедливости в отношении соседей. Для этого дипломатам России, а также Польши и других государств, оккупированных Советским Союзом в ходе и по окончании Второй мировой войны, необходимо будет найти подходящую формулу, которая позволит всем заинтересованным сторонам окончательно урегулировать вопросы, касающиеся периода 1939-1991.

Содержание такого соглашения, конечно, будет предметом детальных переговоров, однако в любом случае признание Россией незаконности совершавшихся ею аннексий части территории других государств либо целых стран должно быть его conditio sine qua non (лат. необходимое условие). Потому что символы для политики важны.

Перевод Владимира Окуня

Close